- Ну что замолчали, пейзане? Оглохли, Христос сохрани? - лениво и очень неспешно, сжимая поводья в руке, Пусянь вопрошает с усмешкой на датском своем языке (Он был, говорят, полиглотом. Пока продолжается жизнь - с утра и до ночи работай, а также прилежно учись).
Крестьяне от страха вспотели, но смелый нашелся один:
- Да мы ничего не хотели от вас, молодой господин...
- Какая ирония, братцы, - Пусянь повернулся к своим, - могу стариком называться, а эти зовут молодым. Спасибо, небесные сферы! За тысячи старых грехов меня назовут Агасфером на сотне земных языков!
Крестьянам:
- По этой дороге мы к немцам идем на войну. Платить не забудьте налоги в мою (не барона) казну!
И скрылся за тем поворотом, желая победу добыть. Крестьяне вернулись к работам - налоги придется платить!
Был тихий и ласковый вечер, дышал полноцветием трав. Но вышел Пусяню навстречу какой-то германский альтграф. Где море упавших ласкало, а трупы затягивал ил, сразились у Датского Вала - и снова Пусянь победил! Ведущий кочевников диких, которые просто зверье, в ряды полководцев великих он имя добавил свое. Живой и совсем не убитый, жует на ходу ветчину, идет с многочисленной свитой Пусянь из семейства Ваньну. Собой бесконечно доволен, в усмешке кривляющий рот, обходит победное поле и тут же приказ отдает:
- Мы пленных набрали немало. Лишь девок отправить в Бишкек. Кто ранен - добейте кинжалом, кто нет - топором по башке!!!
Приказ кровожадный исполнен, никто не останется жив, и трупы уносит по волнам Балтийское море в залив. Наверное, Рижский, а может, Ботнический - тоже хорош. Мороз пробегает по коже, но быстро работает нож, вскрывая десятки артерий, и кровь выпуская из вен. Бохайцы - жестокие звери, сдаваться не вздумайте в плен! А в греческом пламени жарком (где нефть растворила смолу), сгорела Саксонская Марка, и ветер уносит золу.
Тогда объявляют из Вены - от моря до западных гор, в Империи Римской Священной всеобщий для рыцарей сбор. Как смутного прошлого тени - их скудным умам не постичь, в Европу явились журчени, Гнев Божий, хлестающий бич! К престолу простершие длани, с молитвой на бледных устах, "Спаси нас от гнева Пусяня!" - шептали германцы в церквях. Оставив заплывшие свечи, что долго коптили в стекло, броню одевали на плечи и тут же садились в седло. Война не закончится скоро, и те, кто останутся жить, свои золоченные шпоры сумеют в боях заслужить. Откроют десятки талантов поля многочисленны битв, немало повысят сержантов - из тех, кто не будет убит. Погибнет кочевник проклятый, его разорвут пополам, но Тысяча Двести Тридцатый надолго запомнится нам. Войдет в подсознание прочно, как сказка про жуткую тварь, и летопись старую в клочья, и красной строкой в календарь.