Между тем Дронов уже принял решение. Вернувшись за стол, он затушил окурок в самодельной пепельнице, сработанной армейскими умельцами из хвостовой части минометного заряда с крыльями стабилизатора вместо подставки.
– Так, капитан, даю тебе три дня срока. Съездишь в Моздок и обратно, – нарочито строгим голосом произнес Дронов.
– Слушаюсь, товарищ полковник.
Грозно нахмурившись, Дронов зачастил:
– И чтобы без всякой самодеятельности. В авантюры не ввязывайся. Водку больше не пей. Если что нехорошее, выходи на милицию или контрразведчиков. По возможности информируй меня. Можешь считать это продолжением отпуска по состоянию здоровья.
Выслушав наставления, Верещагин с трудом подавил улыбку. Комполка напутствовал его, словно он был не боевым офицером, а школяром, отправляющимся в большой, полный соблазнов и неведомых опасностей, город.
Когда полковник замолчал, капитан четко, как того и требует устав, спросил:
– Разрешите идти?
Командир полка вдруг неожиданно серьезно посмотрел ему в глаза. Отпуская, он назвал не фамилию, не звание и даже не имя офицера, стоявшего перед ним. Неожиданно для себя и для Верещагина он произнес позывной капитана. Позывной, который использовался в радиоэфире при проведении боевых операций.
– Давай, Таможенник, действуй.
Земляные стены сочились влагой.
Мокрым было все: одежда, волосы, порыжевшая от ржавчины цепь, солома, служившая матрасом, полусгнившие доски лежанок. На земляном полу в углублениях скапливались зловонные лужицы нечистот. В центре земляного узилища лежало колесо от грузовой машины. Круг внутри колеса был залит бетоном. Из него торчали петли, сделанные из согнутой арматуры, а к этим петлям крепились цепи с ножными кандалами на концах. Цепи ограничивали передвижение до минимума. Их хватало, только чтобы добраться до лежанок или доползти до ведра, служившего отхожим местом. При каждом движении эти ржавые, но прочные путы издавали скрежещущий звук, похожий на лязг разорванной гусеницы, сползающей с разбитых траков БРДМ.
Обитателями этой сырой норы были три человека. Лежанку, расположенную ближе всех к выходу, занимал младший сержант Жора Плескачев. Каждый раз, укладываясь на гнилую солому, он прокручивал в памяти события, приведшие его в эту смердящую потом, человеческими выделениями и разлитым в воздухе страхом сырую нору.
Событий, собственно говоря, было не так уж много, да и воспоминания были отрывочными. Жора помнил, как его били. Били в ментовской машине сразу после похищения, били на каком-то пустыре, расположенном возле забора, опоясывающего фабричные цеха, били перед погрузкой в другую машину. Когда Жора отказался сгибаться в три погибели и лезть в багажник видавшего виды синего «Форда-Скорпио», его отметелили по полной программе. Тогда он впервые подумал, что похитители уже вынесли ему смертный приговор.