Если для символистов поэзия была таинством, божественным даром, то участники Цеха поэтов решили сделать ее ремеслом, подобно средневековым мейстерзингерам. Синдиками, или старейшинами Цеха стали Гумилёв и Городецкий. Ахматова исполняла обязанности секретаря. На заседаниях Цеха адепты нового направления по очереди читали свои стихи, затем следовал разбор прочитанного, причем не дозволялось говорить «без придаточных предложений», свое мнение необходимо было мотивировать. В соответствии с указаниями синдиков поэты должны были работать над своими стихами. Еще совсем недавно на «башне» у Вячеслава Иванова Гумилёв и Городецкий сами находились на положении учеников, теперь же они — учителя, мэтры.
Деятельность Цеха ознаменовалась выходом нескольких поэтических сборников: первая книга стихов Анны Ахматовой «Вечер», сборник Елизаветы Кузьминой-Караваевой (в будущем — Мать Мария, участница Сопротивления) «Скифские черепки», сборники «Дикая порфира» Михаила Зенкевича и «Аллилуйя» Владимира Нарбута — таким плодотворным был 1912 год. Несмотря на авторитарный стиль руководства, несмотря на излишний, подчеркнутый эстетизм, Цех поэтов вызывал у Хлебникова гораздо больше симпатии, чем многие футуристические группировки. Его привлекало серьезное отношение к поэтическому труду, обновление поэтического языка и поэтической техники, обновление поэтических тем.
В манифестах и Гумилёв, и Городецкий провозглашали тотальное обновление всего арсенала поэтических средств, не случайно еще одним названием всего движения становится «адамизм» — от ветхозаветного Адама, дающего имена всем живым существам на Земле. «Лишь девственные наименованья / Поэтам разрешаются отсель», — говорит Гумилёв в стихах. «Как адамисты, мы немного лесные звери», — заявляет он в уже цитировавшемся манифесте. Этот пафос был чрезвычайно близок Хлебникову и его ближайшим соратникам. Алексей Крученых, совершенно независимо от Гумилёва, сравнивает поэта с Адамом. «Слова умирают, мир вечно юн, — провозглашает он в „Декларации слова как такового“ (написана совместно с Н. Кульбиным). — Художник увидел мир по-новому и, как Адам, дает всему свои имена. Лилия прекрасна, но безобразно слово лилия, захватанное и изнасилованное. Поэтому я называю лилию еуы — первоначальная чистота восстановлена».[73]
В феврале 1913 года, то есть в самый разгар футуристических баталий, Хлебников и Николай Бурлюк кооптировались в члены Цеха поэтов, а в январе 1914-го на заседании Цеха Хлебников прочел «стихотворение, состоящее из одних знаков препинания». В поисках новой выразительности многие поэты в эти годы обращаются к другим — помимо традиционного алфавита — знаковым системам. Поэт-эгофутурист Иван Игнатьев пытался вводить в стихи математические символы, экспериментировал с книжной страницей. Его «Opus: — 45» был сделан в виде небольшого кроссворда. Автор предуведомлял, что «„Оpus: — 45“ написан исключительно для взирания, слушать и говорить его нельзя». В этой же книге в траурной черной рамке было напечатано: «Ввиду технической импотенции — opus И. В. Игнатьева „Лазоревый логарифм“ не может быть выполнен типо-литографским способом». Еще одну знаковую систему вводит в поэзию В. Гнедов. Вот как описывает его знаменитую «Поэму конца» Владимир Пяст: «Слов она не имела и вся состояла только из одного жеста руки, быстро поднимаемой перед волосами и резко опускаемой вниз, а затем вправо вбок. Этот жест, нечто вроде крюка, и был всею поэмой».