Душ был наслаждением, но в последнее время, какую бы горячую воду ни включала Беверли Уортон, как бы та ни обжигала ее кожу и ни захватывала дух, ей все казалось мало. И она уже с горечью начинала думать, что теперь ее устроит лишь жар преисподней.
Она выключила воду и спустилась на влажный коврик, который показался ей холодным и вызвал у нее отвращение. Это был знак постороннего вторжения в ее замкнутый мирок, а также знак эгоизма. Почему он не воспользовался полотенцем? Почему он лишил ее ощущения этой теплой мягкости?
Она встала перед зеркалом, доходившим до самого пола, и начала вытираться. Несмотря на пар, она смогла довольно отчетливо – и не без удовольствия – разглядеть свое тело; затуманенное стекло сглаживало несовершенства и скрывало изъяны, о существовании которых она догадывалась, и заставляло ее поверить в то, что возраст над ней не властен.
Может быть, на ней лежало проклятие и она была обречена на вечную юность? И на жизнь с вечным ощущением вины?
– К черту! – устало улыбнулась она, но мутное стекло исказило улыбку, превратив ее в карикатуру. Однако Беверли слишком устала, чтобы злиться, и слишком хорошо себя знала, чтобы по-настоящему радоваться.
Облачившись в купальный халат, Беверли направилась на кухню, где, как она догадывалась, ее ждали грязные кофейные чашки и немытые стаканы из-под вина. Неужто в этом и заключалась разница между случайным мужчиной и постоянным ухажером? Последний удосуживался вымыть за собой посуду, поскольку расчитывал вернуться даже в том случае, если ему не нужен был секс.
Некоторое время назад ее любовником был Питер, и, вероятно, он мог бы стать для нее спутником жизни. Кроме любви, ей ничего не было нужно от него, и он не претендовал ни на что, кроме близости и дружеского участия. Но случай дал ей понять, что она ошибается, и Беверли ощутила знакомое горькое разочарование оттого, что ее вновь лишили душевного спокойствия.
Запихивая грязную посуду в посудомойку, она несколько раз чихнула. Неужели она, ко всему прочему, умудрилась простудиться? Прежде с ней этого не случалось. Наверное, она перенапряглась на работе.
Или не на работе, но перенапряглась.
Закончив с посудой, она протерла тряпкой стол, налила себе стакан холодной воды и подошла к окну, из которого открывался вид на городской ландшафт, – своему любимому месту для размышлений.
Она понимала, что занимается самообманом. На самом деле ей следовало быть благодарной случаю. Возможно, Питер действительно любил ее – ей по-прежнему хотелось верить в то, что их связывало нечто большее, чем биологический ритуал, – но чувство это было слабым и рухнуло при возникновении первых же трудностей.