Элеонора поняла, что ей требуется протереть затянувшиеся пеленой глаза.
– Трудно… трудно представить, что граф всего лишь мужчина.
– Он недолго был ребенком. Его мать свидетельница тому. – Аббат выпил большой глоток вина, хотя у Элеоноры создалось впечатление, что он вряд ли распробовал его. – Следует сказать, что официально я должен порицать месье Д'Ажене. Его неуважение становится, в конце концов, на грань богохульства. Но у него ранимая душа, и, возможно, однажды он поймет, что надо молить о прощении. Боюсь, что это единственное, что может спасти его.
«Нет, монсеньор, даже это не спасет его», – сказала про себя Элеонора, отпивая глоток вина. Как только он окажется в Вене, ее семья, ее братья увидят это. Дрожащей рукой она опустила бокал на стол; мысль о судьбе Д'Ажене, против ожидания, не успокоила ее.
Пожилой человек наклонился к ней и положил ей на руку свою ладонь.
– Не говорите янсенисту или иезуиту о моих словах, – шепнул он, – но иногда я думаю, что каждый должен искать Провидение своим собственным путем. Или, может быть, Провидение ищет нас.
«Не Провидение найдет дьявола, которым является граф Д'Ажене. А справедливость». Но слова гулко отдались в голове Элеоноры. Она подумала не о беснующемся дьяволе, а о его умных, удивительно светящихся темных глазах, о его нежных невысказанных мыслях.
Элеонора резко оборвала мешающие мысли. Как она могла забыть, кто он есть! Представь Кристофа, раненого, потерпевшего поражение, стоящего на коленях перед Д'Ажене, чтобы отдать ему свою шпагу, согласно требованиям жестких правил дуэльной чести, с его дальнейшей судьбой – лишить жизни или простить, – зависящей от прихоти победителя.
Ее рука начала дрожать, когда картина дуэльного поля становилась все более и более реальной. Она почти чувствовала режущую острую траву, колющую через вырезы в туфлях, запах крови на ветру, увидела, как ее братья падают один за другим от шпаги дьявола.
– Нет! – крикнула она, но слово вырвалось глухим шепотом. Она не могла позволить случиться такому. Она не могла…
– С вами все в порядке, мадам? – спросил аббат, участливо похлопывая Элеонору по руке. – Может, еще глоток вина?
– Прошу прощения, монсеньор. Я… я чувствую себя хорошо. Да. Спасибо. – Она подняла свои глаза к его понимающим серым глазам. – Монсеньор, мне надо задать вам, э-э… профессиональный вопрос.
– Отвечу, если смогу, дитя мое.
– Что… что больший грех, монсеньор, – быть верным клятве семьи, клятве шпаги, священной клятве, как если бы она была произнесена на крови и короне Святого Стефана, и принести страдания другим или нарушить клятву, но никто при этом не пострадает. Или желать, чтобы дьявол был рядом со мной, желать его рук на своем теле, его губ, его смеха…