Копыта Пандоры мягко ступали по выжженной земле. Сущий поклеп был прозвать Пандорою кобылу такого доброго нрава! Но кто ж мог знать, что стригунья, некогда куснувшая до кровавого синяка маленького Романа, вырастет в лошадь на диво миролюбивую и послушную?
Сквозь золу уже пробивались кое-где прозрачные изумрудные травинки. Казалось, лошадь и та боится ступать на эти нежные веселые ростки. Экая глупость придет иной раз в голову!
А вот и граница пожарища — крутой склон ручейка. Ручей можно перепрыгнуть, и, когда бы огонь сам не начал слабеть под благодетельными струями дождя, он не явился бы преградою. Пожар перепрыгнул бы ручеек не хуже человека, швырнул бы вперед себя на траву золотой фейерверк искр, выгнулся бы по ветру пламенем, задев те два кустика плакучей ивы, или вон ту кривую корягу. И помчался бы, поскакал дальше.
Елена Роскова соскользнула из неудобного дамского седла: вовек она не приобвыкнет к этой дурацкой штуке!
Зыбкое зеркало вод отразило то, что ему и должно было отразить: склонившуюся над ручьем молодую женщину в бирюзовой амазонке. Золотистые волосы убраны назад, только несколько непослушных прядей соскользнули на бледный высокий лоб. Серые глаза кажутся очень велики из-за синеватых теней, что проступили под ними еще в детские годы. Наискось прикрепленная изумрудная шляпа с узкими полями украшена лишь одним серым перышком. Такою изобразил ее, Нелли, нонешней весной столичный живописец.
Навсегда останется она такою — глядеть со стены на внуков и правнуков. И никогда не узнают они, чем была она взаправду. Лучше б написать ее такой, какая бывает она, когда по старой памяти наряжается в мужское платье, чтобы пофехтовать с мужем: белые кюлоты и голландская сорочка с отложным воротом, мальчишеские сапоги, распущенные по плечам волоса, шпага в руке. «Живописец бы рехнулся первой, Нелли, — смеялся Филипп. — А уж что подумали б о нашем без того легкомысленном веке потомки?» Что б оные подумали непонятно, только все одно б не узнали, что Нелли Сабурова десять лет назад прожила в мужском наряде целый год. Разве какая-нибудь правнучка одарена будет, как самое Нелли, способностью извлекать видения прошлого из фамильных драгоценностей.
Вот тогда и узнает она, примерив кольца-браслеты-фермуары, о том, как двенадцатилетняя ее прабабка о тот год повстречалася с Воинством, тайным орденом священников, узнала секрет злого самозванца Ивана Грозного, сразилась с финикийским демоном Хомутабалом. Многое поведают камни далекой правнучке…
Но тех, кто идет по жизни в неведеньи, великое большинство. И неведенье неведающих есть фундамент, на коем зиждится мирострой. Так что пусть смотрят люди на самую обычную молодую женщину двадцати двух годов в бирюзовой амазонке, каждую пуговицу коей художник выписал с таким же великим тщанием, что и бледное сероглазое лицо — тончайшею кистью. Вот она, Елена Кирилловна Роскова, урожденная Сабурова, щасливая жена и мать. Заурядная особа, каких тринадцать в каждой дюжине. А все прочее — берник!
