Ну а дальше всё было просто. Как ни хотелось мне немедленно на дорогу ноллагарскую выехать, а сдержала я себя, завела коня в чащу лесную и переждала там четверть небесного круга. Столько времени, чтобы и разъезды вернуться успели, и чтобы снова их не погнали — на сей раз уже за низкородной беглянкой.
А теперь я ехала не таясь. Вонючие лохмотья прикопала в лесу, оделась подобающе — скромно да аккуратно, как и пристало пожилой да самостоятельной вдове. Гхири смирно сидел в седельной сумке, похоже, заснул там.
И глядя со стороны, никто бы вовсе и не понял, какие у этой вдовы черви в утробе завелись, как они грызут безжалостно.
А куда денешься? Надо терпеть. И надеяться. Коня я именно так и назвала, Гиуми, на древнем языке это как раз «надежда» и есть.
На всякий случай объехала я лесом ближайший постоялый двор. Узнать меня, конечно, не узнают — там видели высокородную госпожу Гайомах-ри, видели безымянную старуху-нищенку… Да только вот как бы коня не узнали. Наверняка люди Худгару частенько туда захаживали…
И ночью, при луне, двигались мы на юго-запад, и днём, при солнце палящем. Совсем замучился Гиуми, да и мне тяжко пришлось. Не отыщи мы лесной ручей, пал бы конь.
И только к следующему полудню решилась я показаться на люди. Съехала с лесной тропы на главную дорогу, и вскоре потянуло дымом. Так и есть, село большое, Хаугому зовётся, и при нём постоялый двор, трактир.
Вскоре блаженствовала я перед миской наваристой мясной похлёбки, а Гиуми в конюшне блаженствовал. Не соломы — зерна велела ему в кормушку засыпать.
Деньга-то ещё есть.
А вот как потолковала я с людьми, послушала сплетни да новости, так блаженство с меня точно мокрой тряпкой стёрли. В Огхойе, оказалось, рабский бунт случился, вспыхнула провинция как трава сухая. Чуть ли не дюжину сельских усадеб пожгли, и в городе тоже кровь была, пожары да разорение. Нашёлся среди рабов некий душегуб, Хаонари звать, так вот он, говорят, всех и поднял…
Как я имя это услышала — так и обмерла. Знаю я этого поганца! Наш, из Огхойи.
Сызмальства в рабах он у господина Зиулая, старшины цеха красильщиков. Лет ему дюжины три, если не боле. Мрачный такой мужичина, всегда волком глядит, несколько раз бежать от хозяина пробовал, да ловили. По закону беглого раба лютой смертью казнить следует, и за то из государевой казны господину деньги некоторые полагаются. Чтобы, значит, и остальным рабам устрашение вышло, и хозяин в большом убытке не остался. Но миловал его господин Зиулай, порол как следует, давал отлежаться — и вновь к котлам приставлял. И хоть бы слово благодарности в ответ!