Однажды вечером, когда они вместе с матерью готовили на кухне обед, Кэсси, как бы между прочим, спросила:
– Бабушка говорила тебе, что мечтает дожить до того момента, когда сможет обнять маленького внучка?
– Еще бы. И не раз. Она просто задвинута на этом.
– Интересно, а что она скажет, если узнает о судьбе моего нерожденного ребенка?
– Кэсси… Не может быть… Ты шутишь? Неужели ты рассказала ей про аборт?
– Пока нет. – Кэсси отодвинула морковку и принялась резать лук. – Ох, глаза ест. Ничего не вижу от слез. Как хорошо было в Калифорнии, когда всем этим занималась Анджелина!
– Кэсси, не крути. Что ты задумала? Бабушка сойдет с ума. Ты ни в коем случае не должна рассказывать ей об этом! Твой отец этого не переживет!
– Что ты так разволновалась, мамочка? Никому я ничего не рассказывала. Я просто хочу еще раз поговорить с отцом о поездке в Европу.
Но мать действительно сильно изменилась в последнее время – Кэсси даже и не подозревала насколько. Кэри была полностью поглощена заботами о муже и потому взяла инициативу в свои руки.
– Эл, я решила сама поговорить с тобой, обещай, что ты не будешь волноваться. Мне очень неприятно вспоминать тот случай с абортом, но приходится. Понимаешь ли, наша дочь твердо вознамерилась попасть в Европу и ради этого готова на все, даже на дешевый детский шантаж. Она угрожает рассказать обо всем твоей матери, если ты не дашь денег на поездку. Не волнуйся, пока она этого не сделала. Послушай, мы с тобой знаем Кэсси, по-своему она милая девочка, но сейчас у нее трудный период в жизни, и, вообще говоря, ее можно понять. Давай отпустим ее в Европу. Купи ей билет, Эл. Погоди, не перебивай. Я звонила в это ее агентство, и они были со мной вполне откровенны. Сами они ценят ее не настолько высоко, чтобы платить за проезд, но пообещали предупредить свое лондонское отделение насчет Кэсси. Пусть она попытает счастья. И надо дать ей денег, чтобы она смогла там прожить, скажем, месяц. Получится у нее с работой – прекрасно, появятся свои деньги, не получится – вернется домой.
Кэсси так и не узнала, с чего вдруг отец неожиданно передумал и разрешил ей лететь в Лондон. Да она и не теряла времени на размышления. С первым же самолетом она улетела из Нью-Йорка.
Первый месяц в Лондоне был самым страшным периодом в ее жизни после той истории с абортом. Маленькая комнатка на Эрлз Корт, тут же и кровать, и плита, и раковина; холодильника нет; ванна общая на несколько человек. Даже по сравнению с квартирой Дорис Зиммерман – настоящие трущобы, не говоря уж о роскошных домах ее детства в Беверли Хиллз и Малибу. Ей все время казалось, что кругом шастают крысы или еще какая гадость, по вечерам от страха она не могла заснуть, а утром с трудом заставляла себя выбраться из постели. Единственной отрадой были походы за газетами к киоску в конце Эрлз Корт роуд. Хозяин киоска, мистер Такер, всегда находил время перекинуться с ней словечком. Он говорил, что она напоминает ему дочь. Он очень гордился дочерью. Она работала моделью, и он все ждал того дня, когда на прилавке его киоска появится журнал, на обложке которого будет фотография его девочки. Сейчас она в Милане, рассказывал он, и, судя по письмам, дела у нее идут прекрасно. Жалко, что дочки нет в Лондоне, он бы с радостью их познакомил.