Надежда выбраться в цивилизованные места окончательно оставила нас еще через полчаса. Даже оптимист Паганель не выдержал и в эмоциональной форме прошелся по поводу населения окрестных районов, которое, правду сказать, отличалось повышенным бесстыдством — какую только дрянь они не бросали в этот овраг! Хуже было только вчера, когда мы лазили в поземных лабиринтах, но об этом мы предпочитали не вспоминать…
Вдруг Борис, шедший теперь первым, остановился и поднял руку, мол, тихо! Мы замерли, прислушиваясь. Впереди разговаривали. Ветерок принес запах костра и какой-то походной еды. Справа от нас высились мокрые прибрежные кусты и журчал невидимый за ними ручей, судя по карте, бывший речкой Раменкой. Дымком тянуло слева, оттуда же слышались и голоса. Тропинка, если так можно назвать грязную канавку, по которой мы шли, сворачивала туда же. Паганель нарушил наше молчание:
— Что ж, все равно другой дороги нет! Пойдемте, друзья! Авось, нам подскажут дорогу!
«Не надо «авосей»!», — подумал я, вспомнив николенькино: «Авось, свидимся!». И ведь как в воду глядел!
Мы прошагали еще с полминуты и вышли на вытянутую поляну, в дальнем конце которой, под корявой раскидистой березой, укрывшись от дождя навесом из пленки, сидели люди, грязные и оборванные, человек десять. Они расположились на старых ящиках, окружив потрескивающий костерок, над котором примостилось сильно закопченное ведро, бурлившее и шипевшее своим содержимым.
Нас заметили. Один из сидевших поднялся и ушел, не оглядываясь. Разговоры смолкли. В полной тишине, нарушаемой лишь треском дров и звуками падающих капель, мы подощли шагов на пять и остановились.
Одетые в живописные лохмотья, люди у костра молча глядели на нас, их обветренные, красные лица, у многих грязные и замурзанные, не выражали никаких эмоций.
Паганель кашлянул и обратился к сидевшим:
— Доброго вам здоровья! Не подскажите, как нам лучше выбраться из этого… м-м-м…оврага?
Никакой реакции. С одного из ящиков все так же молча поднялась человеческая фигура, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся женщиной, заплывшее лицо которой украшали два внушительных синяка. Она подошла к костру, куском проволоки помешала варево, я заметил в кипящих бурунах синие скрюченные когтистые ноги какой-то птицы, явно не курицы. От сидящих тянуло совершенно специфическим, ни с чем не сравнимым ароматом, и я почувствовал рвотные позывы.
Сзади раздался шорох. Мы обернулись — из кустов на тропинку, по которой мы пришли, вышел мужик в грязной искусственной шубе, в кепке и с лопатой в руках. Он утвердил лопату между ног, оперся о черенок и замер, глядя на нас бесцветными голубыми глазами.