– Ты уверена, что дойдешь?
– Совершенно. Ты же сам слышал, что никакие жизненно важные органы не задеты. А шов почти затянулся.
– Не затянулся, а воспалился…
– Знаешь, тебе не кажется все это символичным?
– Что именно?
– Как что, ведь и мне досталось от этой истории. Только мне повезло, и я осталась жива. Обидно, правда, что я так и не узнала, за что убили Селиванова.
– Даже я и то понял: за Родионова. Он что-то знал о нем…
– Ерунда. Его убил Бурковиц, а он не политик, хирург, к тому же – старик.
– А может, он одержимый был… свихнулся на политике… В таком солидном возрасте, в каком был Бурковиц, часто едет крыша именно на политической почве. Человек хочет изменить мир…
– Если он и был помешан, то совершенно на другом.
– На чем?
– Его медсестра сказала, что он был антикваром.
– А что же ты до сих пор молчала? Может, Селиванов и Бурковиц были связаны именно антиквариатом… А ты ломаешь голову над политическим мотивом. Гибче надо быть, гибче…
– Да, действительно, я как-то об этом не подумала. Жаль, что Сапрыкин далеко, он бы помог мне добраться до сокровищ Бурковица. Глядишь, что-нибудь да прояснилось бы… Валь, а ведь ты тоже похудел. Иди сюда. – Она притянула его к себе и поцеловала. – Напрасно я тебя сюда притащила, весь отпуск тебе испортила.
– Глупости. Если бы не я, неизвестно, увиделись бы мы с тобой когда-нибудь или нет…
– Ну ладно, теперь пойдем. Давай я обопрусь на твою руку…
Они вышли из палаты и спустились на лифте на первый этаж, где в самом конце левого крыла клиники находился «красный уголок».
Увидев старенькое пианино, Наталия почувствовала себя предательницей: как же долго она не играла! Разве что для дела, а для души? Она не помнила, когда последний раз садилась за инструмент, чтобы просто помузицировать. А ведь музыка еще совсем недавно была частью ее жизни…
Она открыла крышку, прикоснулась пальцами к пожелтевшим клавишам и сразу же вспомнила свою музыкальную школу, где работала преподавателем сольфеджио и музлитературы, вспомнила обаятельную и нестареющую Бланш, своих учеников… Но потом воздух вокруг нее стал сгущаться, превращаясь в плотную прозрачную цветную массу, которая прямо на глазах стала расцвечиваться все новыми и новыми оттенками, все больше оранжевого и какого-то солнечного света… Персиковые тона сменялись на бежевые, желтые на розовые, красные на янтарные, и все это закружилось, смешалось, а потом распалось на отдельные фрагменты, один из которых выделился, и стали четче обозначены контуры: она увидела девушку, необычайно хорошенькую, с белой кожей и нежным румянцем во всю щеку, ее рыжие волосы, рассыпанные по обнаженным плечам, словно источали мягкий и теплый свет; на девушке было полосатое, синее с белым, изящное платье с белым кружевным воротником; она, улыбаясь, несла поднос, на котором стояли начищенный серебряный кофейник и крохотный фарфоровый, розовый с белым, молочник. Девушка сначала шла навстречу Наталии, но потом остановилась, замерла и так и застыла с очаровательной улыбкой на лице. И словно откуда-то сверху раздался пространственный, гулкий, как это бывает в музеях, женский голос: «Творчество малоизвестного у нас в стране французского постимпрессиониста Роже Лотара привлекает к себе внимание искусствоведов, которые почти каждый год открывают его для себя благодаря рассекречиванию частных коллекций… Оказывается, Роже Лотар, будучи одержим страстью ко всему мистическому, перед смертью припрятал большую часть своих произведений в тайниках… Его картины находят по всей Франции и даже за рубежом. Его манеру письма, характерную только для него технику, стиль невозможно спутать ни с кем другим. Кроме того, поражает цветовая гамма его полотен: все они насыщены солнцем. Некоторые упрекали его в подражании Огюсту Ренуару, но Лотар уникален сам по себе… Что же касается его солнечного мироощущения, то здесь каждый волен истолковывать такую тягу к золотисто-розовым тонам по-своему. Десять лет тому назад, в маленьком местечке неподалеку от Тулузы, в одном летнем кафе, обнаружили довольно большое полотно Роже Лотара, которое хозяин кафе продал Лувру за пятьдесят миллионов франков. На картине была изображена рыжеволосая девушка с серебряным кофейником на подносе, картина так и называлась „Рыжая девушка с кофейником“. Но до Лувра картину не довезли – она была похищена по дороге…»