«…десят втором километре Волоколамского шоссе взорвался автомобиль марки «Лексус», принадлежавший московскому предпринимателю Виталию Малахову. Судя по останкам, в автомобиле было двое мужчин. Причиной трагедии, очевидно, было взрывное устройство. Подробности не разглашаются в интересах следствия».
Ну, вот и все. Свершилось. Она выключила ящик, отшвырнула пульт куда-то в сторону дивана, встала, потянулась, разминая затекшее тело.
Странно, но она совсем ничего не чувствовала. Ни боли, к которой уже так привыкла. Ни отчаяния, которого так опасалась. Ни долгожданного чувства освобождения, к которому так стремилась…
Долька, Долорес Витальевна Малахова помнила себя с очень раннего детства. В институте одна девчонка со старшего курса как-то раз сказала, что ранние воспоминания – признак одаренности натуры. Если так, то Долька была одарена, как никто. До сих пор перед глазами явственно, как сейчас, стоял желто-красный кленовый лист, упавший к ней в коляску. Она тогда потянулась к нему всем телом, поймала и долго рассматривала. Но когда лет в пять Долька рассказала об этом случае бабушке, та покачала головой: «Не можешь ты такого помнить. Слишком была мала. Кто-нибудь из нас говорил, а ты повторяешь. Или придумываешь».
Тогда она очень обиделась. Но чуть позже вынуждена была признать сама для себя, что взрослые не так уж и не правы. У нее часто так случалось – сочиняла и настолько привыкала к собственному вымыслу, что потом уже не могла отличить, реальность это или ее фантазия.
Первые ее воспоминания были, как в бабушкиной поговорке, серо-буро-малиновыми в крапинку. Серо-бурым был окружающий мир, малиновым – ее собственный: прочитанные сказки, игры, фантазии и сны, удивительно похожие на явь. А яркими крапинками выделялись отдельные интересные события – поездка на море, походы в цирк, театр, кино и зоопарк. Но это случалось очень редко. Маленькой ее даже гулять выводили не каждый день, какие уж там развлечения… До того, как в шесть лет ее жизнь в корне изменилась после его появления, Дольке вечно остро не хватало впечатлений: «сенсорный голод», как это назвала их институтская преподавательница по психологии.
Тогда она мечтала только о том, чтобы мама ее любила. Надо же, какой дурой была, вспоминать стыдно! Но в тот момент это казалось самым важным. Однажды, когда в комнате не было никого из взрослых, она подтолкнула к открытому окну тяжелый стул, забралась на него, легла животом на широкий подоконник и принялась разглядывать вымытый дождем асфальт. Ей нравилось, что он не пыльный, серый с трещинами, как обычно, а мокрый, черный, гладкий и даже блестит.