– Потому что это пока только Земная Истина, – отвечал Эжен-Этьен. – Касающаяся мира людей. Там получают ответы на все вопросы, мучившие человека при жизни. Ему становятся ясны все его ошибки и заблуждения, все то, чего он не мог понять, пока существовал здесь, по другую сторону воронки…
– Неплохо, – заметил Малахов. – Интересно было бы туда слетать и все узнать. Но потом, конечно, вернуться.
Визажист покачал головой:
– Это удается лишь избранным. Обычно на пути в тот мир человека возвращают – или он сам возвращается, если его час еще не настал, – из воронки-коридора. В Долину Света попадают лишь единицы… Но я продолжу, с вашего позволения. Посреди долины раскинулась широкая река, о которой рассказано во многих мифах, и западных, и восточных. Чаще всего ее называют Рекой Забвения. Она отделяет мир живых от мира мертвых. На берегу лежит громадный камень в виде креста – именно на нем просидел три с лишним дня евангельский Лазарь, до тех пор, пока Христос не призвал его обратно в число живых.
– То есть пока душа не пересекла эту реку, человека все-таки еще можно спасти от смерти? – уточнила Лана. – А потом уже нет?
– Именно так, – кивнул рассказчик. – Способов множество – молитва, медицина, магия… И пока умирающий еще не вступил на мост, любой из них может подействовать. Мост – это последняя ступень в иной мир. Он высок, крут и очень узок. И ровно над его серединой, окунув концы в воды реки, раскинулась та самая черная радуга. Издали она темнее воронова крыла или южной ночи, у нее самый черный из всех оттенков, которые только могут быть. Но стоит душе оказаться под ней, радуга вдруг начинает сверкать и переливаться яркими, удивительными цветами, которых на земле даже и не бывает. И с того мига, как она засияла, пути назад для души больше нет.
Он замолчал и снова поднес к губам бокал.
– А что же там дальше? Что на том берегу? – нетерпеливо спросил Виталий.
Но рассказчик лишь пожал плечами:
– Этого никто не знает. Ведь оттуда никто никогда не возвращался. Известно только, что там душам открывается Главная Истина – уже не об их земных заботах, а о сущности всего мироздания.
На миг над столом повисла пауза.
– Да-а, красивая история… – протянула Лана.
– Ты тоже находишь? – спросил безымянный визажист. – Рад, что вы меня понимаете! Я, когда ее услышал, чуть с ума не сошел, днем и ночью думал о долине, о реке, о черной радуге… И вот – воплотил в прическу.
Ночью Малахов, обычно не отличавшийся чрезмерной впечатлительностью, увидел во сне ту самую долину. Обнаружилось, что находится она не где-нибудь, а на поляне, где писатель Россихин начал строить свой дом. Виталий стоял на берегу неширокой речки, смотрел на мост и думал: «Э, нет, не дождетесь! Я туда не пойду, мне еще не пора…» Он повернулся и направился к дому, который вдруг оказался почти готовым, внутри была отделка, в комнатах стояла мебель, а в самой дальней даже горел камин и у огня, спиной к входу, сидела женщина. Виталий шел к ней издалека, сквозь длинную анфиладу и приближался почему-то очень медленно, а она все сидела спиной к нему и не оборачивалась, и он никак не мог понять, кто же это. То женщина казалась ему «девушкой из таверны» – официанткой, то Ланой, то Наташей, то вдруг Долькой. И только когда он наконец подошел совсем близко и она повернулась, он понял, что перед ним – другая, не та, о ком он думал. Эту женщину он вроде бы не знал – и в то же время ее лицо показалось на удивление знакомым. Но вспомнить, кто она такая, он не успел. Пламя в камине вдруг вспыхнуло так ярко, что, казалось, заполнило собой все вокруг. Виталий испуганно шарахнулся в сторону и проснулся. За окном уже светало.