Ланселот очнулся. Разум его работал слабо, но суть этих замыслов уловил.
— Какие вопросы? — воскликнул он. — Ты гений!
— Я знала, что тебе понравится.
— Но…
Дело в том, что Ланселот был исключительно современным и выражал себя в коробках из-под сардин, пустых бутылках, пучке моркови и усопшей кошке, что, взятое вместе, называлось «Париж. Весна» Сможет ли он работать в другой манере?
— А я смогу написать портрет?
— Для этих рыл — сможешь. Они там все подслеповатые. Смотрели в Нижнем Замбези на восходящее солнце.
— Ну, что ж, если ты уверена… Как будем действовать?
— Дядя живет в Сассексе. Езжай туда завтра со всеми своими кистями. А я ему сегодня позвоню. Значит, Сассекс, Биттлтон.
Ланселоту пришла еще одна мысль.
— Как у него с едой? Эти охотники, наверное, питаются пеммиканом и маисом.
— Может быть, но не дядя. У него замечательная кухарка. Каждое блюдо — поэма.
— Это хорошо, — обрадовался художник. Как и его коллеги, он обходился ветчиной и консервами, но мог оценить хорошую кухню и, сидя в «Мятом нарциссе», нередко мечтал о том, чтобы poulet была побольше roti. — Когда ехать, завтра?
— Лучше — послезавтра. Просмотришь его книгу «Моя жизнь и приключения в Западной Африке». Он подарил мне ее на Рождество. Я, правда, хотела часики…
— Такова жизнь, — посочувствовал ей Ланселот.
— Именно, такова, — согласилась Гледис. — Ты представляешь, книжка за три пенса! Правда, она больше не стоит. Зайди вечером, возьми.
— Значит, послезавтра?
— Да. Я тебя провожу, приеду на вокзал.
Ожидая, когда поезд двинется, и глядя в окно на невесту, Ланселот думал о том, как он ее любит, и сокрушался о разлуке. Однако ему сразу пришлось узнать, что эта беда — не единственная.
— Да, кстати, мой ангел, — сказала Гледис, — совсем забыла. Дядя не разрешает курить.
— Вот как? — удивился жених, чувствуя, что каждое сведение умножает его неприязнь к загадочному субъекту.
— Так что ты потерпи.
Ланселот задрожал. Курил он много, хотя целых две тетки непрестанно посылали ему брошюры о вреде табака. Челюсть у него отвисла.
— То есть не курить? — проверил он.
— Вот именно.
— Месяц с лишним? Не могу.
— Не можешь?
— Нет.
— Лучше бы смог, а то…
— Что?
— Сам знаешь. Поезд тронулся.
Поезд не приспособился к нынешнему духу спешки и суеты, так что у Ланселота было время подумать о последних словах невесты. Чем больше он думал, тем меньше их одобрял, и неудивительно. Кого обрадуют такие намеки? В них есть что-то зловещее. Самый крепкий, и то дрогнет.
Мы не скажем, что Ланселот дошел до распутья, поскольку он не шел, а сидел, но сидел он перед трудной дилеммой. Если, смирившись, он бросит курить, все его нервы вскоре вылезут наружу и завьются колечками. Нежнейшее чириканье за окном подбросит его к потолку, словно какой-то шутник взорвал над ним бомбу. Он уже бросал курить, выдержал дня два и знал, что это такое.