Еще у отряда наконец-то появилась военная тайна, которую надлежало блюсти и хранить до последней капли чего угодно. Тайна вызывала искреннее уважение и горячую любовь. Неожиданные приступы патриотизма возникали в самых непредвиденных местах и ситуациях. Ветераны с двадцатилетней выслугой, усталые, расслабленные и пьяные, вдруг вставали в кабаках с песней «Никто не струсит, если командир прикажет», и строевым шагом выходили во двор, продолжая горланить «Никто не дрогнет, если наступать». Обычную казенную любовь к родине в отряде Уртханга заменило личное, очень интимное чувство, хотя и со специфическим оттенком.
Старое «вляпался в дерьмо по уши» куда-то исчезло, замененное более свежими и близкими образами. И даже проигравший сдачу в три косточки теперь тоскливо говорил: «Ой да на заре я сижу в шатре, тени по углам, сердце пополам», испытывая при этом истинную грусть.
Однажды упившийся сверх устава сержант вернулся из увольнения бледный и перепуганный, пал на колени перед Глистой и молил прочитать его похождения, потому что он, дескать, спьяну предал и продал воинскую честь, но не помнит, как и кому.
Немного встревоженный Глиста воскресил и реализовал его память на глазах у наспех собранной следственной комиссии. Реализация была полная — слуховая и зрительная. Грозная комиссия увидела грязную забегаловку, а в ней — двух грязных пьянчуг иноземного вида, верней всего, уволенных из ротонской когорты за воровство. Пьянчуги как раз внимательно слушали сержантово: «А что еще у нас, так этого нигде больше нет. Сам стратег придумал!»
Настоящий сержант, с ужасом глядящий на это из-за спин комиссии, начал подумывать о самоубийстве.
«У нас в сральнике — дыра! О!» — сказал фантомный сержант, значительно подняв палец, и пьянчуги разочарованно отвернулись. Комиссия была восхищена. Репутация сержанта у рядовых подскочила до небес. Кольца с записью этого героического эпизода шли нарасхват, что дало Глисте совершенно неожиданную прибыль.
Перед прибытием из столицы Уртханга с когортой командный пункт спешно почистили, но это было еще в шестнадцатый саир, а сегодня был вечер саира восемнадцатого, и вчера кормили вареной шелонью с мясом и перцем. Поэтому шатер не только мешал обзору, но и попахивал. Это отвлекало Уртханга, когда он оказывался с подветренной стороны. Не то чтобы запах раздражал его обоняние или навевал неприятные ассоциации, нет. Просто при каждом порыве ветра Уртхангу хотелось спуститься с холма, взять первого попавшегося сержанта за шкирку и отправить наводить уставной порядок, на радость остальным.