Наш герой оказался одетым в добротное, сшитое по фигуре, и обутым в удобное. Мельком взглянув вправо, откуда тянуло приятной свежестью, он увидел распахнутое окно. За окном, радуя глаз, зеленел хвойный лес. Почти дремучий. В центре заоконной композиции расположилось поваленное дерево, на его могучем стволе потешно резвились бурые медвежата. Озабоченно приглядывала за плюшевой малышней крупная медведица на первом плане.
«Мишки в сосновом лесу, ожившая картина Шишкина», – услужливо и бесстрастно подсказал мозг. Спартак сморгнул, картина никуда не исчезла, продолжая жить, сохраняя композицию. Спартак отвернулся от рамы-окна, посмотрел налево и увидел низкий подиум так называемой эстрады.
Дожидаясь музыкантов, на авансцене одиноко торчали штативы с микрофонами. Шнуры от гитар и электрооргана тянулись к усилителям. По бокам высилась акустика. В центре, чуть в глубине, стояла барабанная установка. На основном, самом большом барабане красовалась англоязычная надпись: «The Beatles».
За спиной отчетливо послышалось тихое женское хихиканье. Спартак оглянулся – там стояли еще столики, все пустые, кроме одного. За самым дальним столом не спеша пили шампанское две знакомые Спартаку дамы. Не в том смысле, что его когда-то, кто-то с этими дамами познакомил, а в том, что Спартак их узнал. Которая покрупнее – Маша Распутина, поп-певица, которая с родинкой – Мерилин Монро, секс-символ всех времен и народов.
Мерилин эротично подмигнула нашему герою. Он смутился и отвернулся. И встретился глазами с амбалом напротив, который, в свою очередь, тоже ему подмигнул:
– Машку мне, а Мурлин Мурло твоя, не возражаешь? – Амбал взялся за графинчик из горного хрусталя, набулькал себе стопочку, налил Спартаку. – Ну, че? За встречу? Пей спокойно, не боись, бабы от нас никуда не денутся.
Спартак поднял стопку непослушной рукой, покладисто чокнулся с собутыльником... то есть – с сографинником, и выпил залпом.
Сказать, что водка была хороша, – значило бы ничего не сказать. Она была восхитительна! Спартак по жизни спиртное не жаловал и не особенно в нем разбирался, однако и он оценил полнейшее отсутствие и намека на сивушные масла. И сразу понял, отчего на столе нету чего-либо «для запива». Запивать чем-либо данную амброзию – грех и позор для русскоговорящего мужчины.
– Еще по одной? – спросил ради проформы амбал, разливая.
Выпили. По напряженному телу Спартака растеклось благостное тепло.
– Бог троицу любит, – амбал лихо наполнил стопарики. Пузатость графина обманчиво скрадывала его щедрый объем, уровень жидкости в хрустале если и понизился, то самую малость. – Чтобы елось и пилось, и хотелось, и моглось! За тебя, Спартакушка.