2. Предсказание. Пессимизм, потрясение и моральное негодование по поводу статей и положений Версальского договора, которые, со времени выхода в свет книги Кейнса, стали нравственным долгом каждого, кто стремился сохранить «либеральную позу», составили в итоге весьма избыточную аффектацию, говорил Веблен, ибо «условия, касающиеся германских компенсационных выплат», выдавали скорее «заметную снисходительность, достигающую степени заранее обдуманной и обсужденной небрежности». Другими словами, вся эта репарационная фальсификация была в действительности «дипломатическим блефом, рассчитанным на то, чтобы выиграть время, отвлечь внимание и заставить всех потенциально недовольных проявлять терпение на тот период, который потребуется для восстановления Германии и создания в ней реакционного режима, то есть для воздвижения бастиона против большевизма» (141). Хитроумный план не фиксировать условия германских выплат, предложенный британскими представителями на Версальской конференции, должен был, по мысли его авторов, вызвать целый водоворот «базарной торговли, взаимных контрпретензий и бесконечных переговоров по улаживанию возникших противоречий», в хаосе этого водоворота «Германия не будет ослаблена до такой степени, что не сможет помогать имперскому истеблишменту бороться с большевизмом в внешней политике и с радикализмом у себя дома» (142). Итак, Версальский договор по самой своей сути был не чем иным, как превосходно сконструированной ловушкой, которая оставляла в неприкосновенности правящий класс Германии — хранителя реакции, — не исцелив его от феодальной болезни, в то время как страдания и возмущение низших слоев общества — непосредственной жертвы репарационного кровопускания — поставят столько «радикально настроенного» пушечного мяса, сколько потребуется оставшимся неприкосновенными юнкерам для восстановления реакционного антибольшевистского режима.
3. Заключительное рассуждение. Что дало возможность разоблачить заговор союзников? Основываясь на своих рекомендациях 1917 года, Веблен вывел, что «условия договора умело позволили обойти любые меры, которые предусматривали бы конфискацию частной собственности». «Нет никакого разумного объяснения, за исключением интересов праздных собственников, — продолжал он, — того, почему договор не мог быть обеспечен полным отказом от возмещения германского военного долга, имперского, государственного и муниципального, с тем чтобы направить эту большую часть германских доходов на благо тех, кто действительно пострадал от немецкой агрессии. Точно так же ничто, кроме вышеупомянутых интересов, не мешало полной конфискации германской собственности, в том размере, в каком эта собственность была обеспечена гарантиями и удерживалась праздными собственниками, чья вина в развязывании войны не подлежит никакому сомнению» (143).