Банда развел костер, пока Олег чистил картошку и готовил все необходимое для ухи, и вскоре над костром в большом ведре забулькала жирная и наваристая уха, расстилая над рекой умопомрачительный аромат, а рядом, в ведерке поменьше, кипели раки, с каждой минутой все больше и больше наливаясь ярким красным цветом.
Парни разостлали на траве несколько «подстилок», как называл Олежка домотканые покрывала, захваченные из дому, на рушнике расставили стаканы, банку сока из замечательных кислых яблок сада Востряковых, вытащили из холодильника водку, нарезали сало, огурцы, помидоры, разложили стрелы лука и веточки петрушки. «Стол» получился — загляденье.
Будто нанося последний штрих в мастерски исполненный натюрморт, Востряков поставил среди этого изобилия две глубокие миски, наполненные дымящейся ухой, и высыпал горкой уже готовых раков.
— Все, Сашок, садимся. Наливай!
— С удовольствием.
Они чокнулись, выпили и на несколько минут за столом воцарилось молчание — изголодавшиеся за день парни просто не могли оторваться от пиршества, не желая отвлекаться на всякие там разговоры.
В конце концов, слегка перекусив и разливая водку по второму разу, первым заговорил Банда:
— За тебя, Олежка! За тебя — моего лучшего друга. За этот чудесный вечер, который ты мне подарил. Я тебе правду скажу — никогда еще в жизни не было мне так хорошо!
— И за тебя, Сашка! Ты… Ты мне очень дорог…
Что ж ты, гад этакий, раньше не приезжал?!
Банда опрокинул в рот разом полстакана водки, на мгновение зажмурился и смачно хрустнул огурцом, снова принимаясь за уху. С набитым ртом он промычал:
— Пей. Черт с тобой, не захотел за себя — пей за нас. За то, что мы снова вместе…
Когда Олег выпил, Банда спокойно, как о чем-то обыденном, неспешно очищая рака, произнес:
— Я, Олежка, наемником был.
— Как? — чуть не поперхнулся друг. — В Карабахе, что ли? Или в Югославии? Ты что, серьезно?
— Нет, не в Карабахе и не в Югославии. Хуже, Олежка, — Банда запнулся на секунду, но продолжал уверенно и убежденно:
— Гораздо, друг, хуже, чем на любой войне. Шакалом я был настоящим, хуже «духа» любого…