– Что у вас случилось? – спросил солдат, уже чувствуя, что случилось скверное.
Дед повел потухшими, невидящими глазами и молча развел руками. Говорить ему, судя по всему, было трудно.
– Но что? Что такое?
– Да вот! – промолвил наконец хозяин. – Разбурили, разграбили все! Весь мой труд...
Показалось, он даже заплакал – обросшее седой щетиной лицо горестно сморщилось, дед громко высморкался на траву.
– Кто?
– А кто ж их знае – кто. Приехали с фурой...
– С фурой?
– Ну этой – межгородние перевозки...
– Ночью?
– Зачем ночью? Днем. Перед вечером. Погрузили коня, корову с телушкой. Выгребли збажину, ячменя трохи было... Перевернули все вверх дном – валюту шукали.
– Валюту?
– Ну.
– Что за люди? Свои, приезжие? – не мог чего-то понять солдат.
– Четверо. Справных таких. В скуранках, с наганом. Кудлатика застрелили.
– Кудлатика?
– Вон за хлевом лежит. Закопать надо.
Постепенно старик успокаивался, рукавом заношенной рубахи вытер слезящиеся глаза, трудно поднялся с крыльца. Согбенный переживаниями, он вроде стал ниже ростом, чем казался прежде, исхудавшим и постаревшим.
– И что сказали? – добивался солдат. – Может, искали кого?
– Не спрашивали.
– Так, может, в милицию надо? Заявление написать?
– Не. Сказали: заявишь в милицию – спалим. Да и милиция... Можа, она и навела этих, они же все – в хаврусе, – тихо, будто сам с собой, рассуждал старик, стоя посреди опустевшего двора. Двери в хату и сарай были раскрыты, на траве валялись сброшенные с петель ворота. Видно, старик все еще был в шоке от того, что здесь произошло. Солдат не знал, как утешить хозяина. Между тем шло время, он не мог тут долго оставаться и тихонько сказал:
– Мне бы поесть чего...
Дед, похоже, несколько притих в своем горе, видно, понял чужую беду – подумал о госте.
– Даже не ведаю, что... В печи другой день не палил. Чакай, можа, хлеба крыху засталося...
Он пошел в сени и скоро вынес оттуда неровно обломанный кусок хлеба. Хороший, однако, кусок! Солдат сразу схватил его. Глотал, кажется, не жуя. Дед снова опустился на ступеньку крыльца.
– Обжился, называется. На восьмом десятке. Думав, хоть поздно, но дочакався своей поры. А то все неяк было: то коллективизация, то война, то подъем сельской гаспадарки. А тут Чарнобыль. Казали, все вреднае – и молоко, и продукты. Оно, може, кому и вредное, а мне ничего. Займел гаспадарку. Один. Кишки рвал. Но никто не вредил. Мусить, боялись сюда потыкаться. А я не боялся, работал. День и ночь. Это раньше задарма, а тут, что зрабив, твое. Что посеяв – собрав. Шкада, Чернобыль гэты, чтоб он пропав. Кто его выдумав на нашу голову?