Дом родственницы Агаты, мистрис Боумен, представлял собой маленькое каменное строение с деревянными балками, беленными известкой стенами и чистым тростником на полах. Мистрис Боумен робко провела его внутрь.
— Сын у меня занемог, доктор. Не знаю, что с ним такое, весь горит как в огне. Похоже, и меня не узнает!
Она проглотила рыдание.
— Давно он болеет? — спросил Бартоломью, отдавая ей вымокший плащ.
— Да со вчерашнего дня. Все так быстро случилось. Понимаете, он в Лондоне был, — произнесла она с гордостью. — Он у меня отличный стрелодел, мастерит стрелы для королевской армии во Франции.[24]
— Понятно, — проговорил Бартоломью, пристально глядя на нее, — и когда он вернулся из Лондона?
— Два дня тому назад, — ответила мистрис Боумен.
Бартоломью собрался с духом и по крутой деревянной лесенке стал подниматься в комнатку наверху. Затрудненное дыхание больного он услышал еще на полпути. Мистрис Боумен следовала за ним со свечой в руке: в окнах не было стекол, и ставни были закрыты, чтобы не проник холод, потому в комнатке было темно. Бартоломью взял у женщины свечу и склонился над кроватью больного. Сначала ему показалось, что его ужасные подозрения оказались беспочвенными и у сына почтенной женщины обычная лихорадка. Потом он протянул руку и нащупал под мышками пациента шишки, твердые, как неспелые яблоки.
Он с ужасом воззрился на больного. Значит, все-таки чума! Бартоломью сглотнул вставший в горле ком. Он ведь прикоснулся к этому человеку, и что же, теперь сам падет жертвой страшной болезни? Бартоломью подавил невероятно сильное желание уйти, бросить больного, бежать из этого дома прочь и вернуться в Майкл-хауз. Но он же не раз обсуждал этот вопрос с коллегой-врачом Грегори Колетом, и оба пришли к одному и тому же заключению, основанному на немногочисленных фактах, которые им удалось извлечь из россказней и слухов: риск заразиться чумой велик вне зависимости от того, будут они навещать больных или нет. Бартоломью предполагал, что некоторые люди, похоже, обладают естественной устойчивостью к ней — а те, у кого такой устойчивости нет, заразятся в любом случае, будет ли их контакт с больным мимолетным или тесным.
Неужели теперь он умрет — только потому, что прикоснулся к человеку, который сейчас мечется и стонет в горячечном бреду? Раз так, то от него уже ничего не зависит, и он, по совести говоря, не может бросить страдающих ужасной болезнью на произвол судьбы. Колет разделял это мнение. Когда по всей стране врачи бежали из городов и деревень в уединенные домишки в сельской местности, Бартоломью и Колет решили стоять до конца. Бартоломью в любом случае бежать было некуда — все его родные и друзья жили в Кембридже.