Ему было почти сорок лет, когда родился сын, о котором он давно мечтал. Это стало источником радости, но и воскресшего страха. Теперь ему было что терять. Гораздо больше, чем раньше. Конечно, он жил теперь в цивилизованной стране. Фашисты никогда не придут здесь к власти. В этом ни у кого не было сомнений. Но ведь и Германия была цивилизованной. Никто не предскажет, что может произойти в стране, если число обездоленных достигнет критической массы. Любой, кто пообещает спасение, обретет последователей.
Последнее время появилось достаточно оснований для страха. Сквозь политический подлесок настойчиво пробивался к свету Национальный фронт. Стачки и нестабильность в промышленности толкали правительство на резкие движения. Подрывная кампания, начатая ИРА, дала политикам достаточный повод для введения репрессивных мер. И эта холодная сука, возглавлявшая партию тори, твердила, что иммигранты размывают местную культуру. О да, нужные зерна были уже брошены в почву.
Поэтому, когда позвонил Алекс Джилби и рассказал, что его сын провел ночь в полицейском участке, у Карела Малкевича выбора не оставалось. Он решил поскорее забрать сына домой, под свое крыло. Отсюда никто не уведет его ночью. Он тепло закутался, велел жене приготовить фляжку с горячим супом и пакет сэндвичей и отправился за сыном.
Ему понадобилось почти два часа, чтобы в своем стареньком «Воксхолле» преодолеть тридцать миль. Но какое облегчение он испытал, завидев свет в доме, который занимали Зигги и его друзья. Он припарковал машину, захватил припасы и решительно зашагал по дорожке к двери.
Сначала на стук никто не откликнулся. Осторожно ступая по снегу, он подобрался к ярко освещенному окну кухни и заглянул в него. Комната была пуста. Он забарабанил по стеклу и закричал:
— Зигмунд! Открой, это твой отец.
До него донесся топот ног по ступенькам лестницы, ведущей наверх, и дверь дома распахнулась. На пороге появился его улыбающийся во весь рот красавец сын. Он раскинул руки, радостно приветствуя родителя.
— Папа, — воскликнул он и выбежал босой на мерзлую слякоть, чтобы обнять отца. — Я не ожидал тебя увидеть.
— Позвонил Алекс, и я не захотел, чтобы ты оставался один. Поэтому я приехал тебя забрать.
Карел прижал сына к груди, в которой не утихали трепещущие бабочки страха. «Любовь, — подумал он, — дело страшное».
Брилл сидел на постели по-турецки, на расстоянии руки от проигрывателя. Он снова и снова вслушивался в свою личную мелодию: «Сверкай ты, Буйный Бриллиант». Гитарный перебор, сердечная мука голоса Роджера Уотерса, элегантные переходы, вздохи саксофона были идеальным фоном для его праздного ничегонеделания.