Однако ж эта методика натолкнула меня на мысль об изобретении тактики «рассыпного отступления», которая с успехом оправдала себя при встречах с более превосходящим противником. Впредь мои отряды просто «рассыпались» в стороны и, оголтело вопя, неслись кто куда вёрст десять-двадцать, собираясь впоследствии в заранее оговорённом месте. Французы нас так далеко никогда не преследовали – их пугали русские расстояния и неухоженные дороги.
Должен с удовлетворением признать, что казаки-поповцы «тринадцатые» во всём прочем показали себя весьма понятливыми и на следующий же день всей бригадой совершили свой первый подвиг. Представьте себе, они замели того самого полковника, что был послан меня поймать!
На рассвете у мосточка через Вязьму два казака на дереве тихим свистом подали знак. Дозорные открыли одинокого офицера, идущего пешком по дороге с ружьём и собакою. Тут же десять человек сели на коней и бросились в атаку, потом один прибежал за подкреплением: уж больно свирепый спаниель попался! Но силами двух сотен всадников француза окружили и привели к отряду. Это был 4-го Иллирийского полка полковник Гётальс, большой охотник стрелять и пороть дичь. В запале опередивший батальон свой, он шёл вприпрыжку, неся в сумке убитого русского тетерева. Мы скорбно склонили головы, конфисковав тушку как вещественное доказательство разнузданного поведения неприятеля на нашей земле! Сам полковник долго не мог успокоиться и, к вящему интересу казаков, постоянно восклицал: «Malheuruse passion!»
– Пагубная страсть! – без затруднений перевёл я для особо любопытствующих.
Парни вздыхали и сочувственно похлопывали полковника по плечу:
– Страсть, говорит, погубила… Видать, уж такая страстная баба была – без тетерева и нос в постелю не суй!
– Точно, у них ведь, у французов, всё не как у людей. И страсть такая пагубная-а-а…
– Да уж, зазря ядра не чеши! Он своей ля фам хотел лямур сделать, а она ему – уви, уви, уви… «Отвянь, кобель!» в смысле.
– Так, может, налить мужику? Сгорит ведь от неотстрелянности…
Гётальс в русском не понимал ни бельмеса, но общую сочувственность по мужской линии уловил и даже вовремя пустил слезу, за что и был обласкан горячительным.
Окончилось это печально: отпросившись в кусты по «уважительной» причине, злодей подло бежал, похитив одну из лошадей, офицерскую саблю Храповицкого и мою записную книжку. Там были только стихи и пара сердечных писем, но тем не менее я воспылал гомерическим гневом и ринулся в погоню. Не то чтобы очень уж хотелось кого-то там догонять (тем паче что тетерев и спаниель остались у нас!), но воспитательный пример командира должен был соответственно настроить подчинённых – французу спуску не давать! Нигде, ни в чём, ни при каких обстоятельствах! Вот, собственно, на этом я и погорел…