Вторжение Нейла полностью изменило все в их отношениях. Нора всегда была настроена критически — после их развода немало его друзей, мужчин и женщин, начали считать ее сукой. Но по какой-то причине Томаса никогда особо не волновали ее жалобы, вероятно, потому, что он дурачил сам себя, считая, что знает, чем они вызваны. А уж это пресловутое «понимание», когда дело доходило до того, чтобы приукрашивать взаимные недостатки во имя эмоционального комфорта...
В их отношениях не произошло никакого катастрофического поворота: они просто развалились сами собой, без всякого вмешательства сил свыше. Но даже до развода, в один из тех редких приступов искренней мечтательности, какие предшествуют любому разрыву брачных уз, Томас обратил внимание на коренное изменение характера жалоб Норы. В какой-то момент мишенью ее критических замечаний стало не то, что он делал, а кем он был. И вот теперь, когда Томас знал, что мерилом для нее служил Нейл, набор ее обвинений, которые в свое время так поразили его, приобрел зловещий скрытый смысл. Конечно, он не мог «заставить ее почувствовать себя желанной». Конечно, он был «не в состоянии пойти навстречу ее эмоциональным запросам».
Да и как он мог, когда она только и мечтала расстегнуть ширинку на штанах его лучшего друга.
Все было точь-в-точь как сказал Маккензи: в мозг каждого вмонтировано рационализирующее устройство, нервный бугорок, предназначенный помочь своему хозяину вовремя улизнуть. Так сказать, личный адвокат. Если Нору потянуло к Нейлу, что ж, значит, не все было в порядке в их браке: в конце концов, счастливая жена никогда не пойдет блудить. А если их брак сложился несчастливо, то по вине Томаса, потому что Нора пыталась его спасти.
Чужой член... Теперь это называется откровение.
— Что с вами, профессор? — спросила Сэм, когда они свернули на магистраль, ведущую в Джерси. — Что-то вы больно притихли.
— Нейл, — ответил Томас, зная, что этого будет достаточно.
Странная штука — иногда имена могут объяснить так много.
Как странно, думал Томас, что сексуальная приманка завела его так далеко только затем, чтобы все рухнуло в мгновение ока, когда Сэм ясно дала понять, что не испытывает к нему никакого интереса. Все тонуло в тумане несоответствий.
Еще какое-то время они ехали молча. Сначала это было похоже на молчание за кухонным столом после ночи, полной кошмарных сновидений, — нечто вроде преднамеренного молчания. Сэм перебрала несколько спутниковых радиостанций, но сдалась, прослушав с полдюжины разных жанров — от «блуграсс» до «деф метал». Казалось, ничто не в силах заглушить стремительного рева автострады. Звук природы. Только когда солнце раздувшимся шаром повисло над горизонтом и по шоссе заскользили тени со скоростью восемьдесят миль в час, страх — или что там нашло на обоих после разговора с Маккензи — развеялся.