Кстати, в тех редких случаях, когда Орлов давал им разнос – за годы совместной работы пришлось-таки ему несколько раз прибегнуть к такой воспитательной мере! – он предпочитал действовать вообще вне стен управления. Если погода позволяла – на лавочке в скверике перед своим домом. По странному совпадению все разносы приходились на весну – лето, а то Гурову даже интересно становилось: куда бы потащил их Петр сейчас, например? В кабак, не иначе…
– Так вот, – продолжил свой рассказ Гуров, – присаживается Петр на твой, кстати сказать, стул и с недовольным видом запускает руку в правый карман кителя, где у него леденцы эти пресловутые хранятся. С еще более пасмурной миной достает конфетку и начинает ее посасывать, только носом этак ностальгически потягивает.
– Еще бы, – Крячко повертел в пальцах дымящуюся сигарету, – меня-то в кабинете нет, а потому даже не накурено! Бедняга Орлов!
Петр Николаевич Орлов был курильщиком с почти сорокалетним стажем, причем сигарет, даже крепких отечественных, не признавал принципиально, считая их баловством, – он раз и навсегда остановил свой выбор на «Беломорканале» ленинградской фабрики Урицкого. И вот лет пять назад врачи запретили ему курение, да настолько категорично, что пришлось бросать въевшуюся привычку. С тех пор и таскал генерал с собой в кармане форменного кителя пакетик с леденцами омерзительного, по гуровскому мнению, вкуса. Зная о танталовых муках начальника, и Гуров, и Крячко старались в присутствии Петра не дымить, хотя тот часто сам просил друзей об этом, «ностальгически» втягивая табачный дымок.
– Словом, не буду мучительством заниматься, – улыбнулся Лев. – Ты же от любопытства сейчас закипишь, как чайник. Есть на Маросейке, рядом со станцией метро «Китай-город», церковь Сошествия Святого Духа… И вот из этой церкви была украдена редкая старинная икона – Богоматерь Одигитрия, особого тверского письма и аж пятнадцатого века. Мало того: преступник – или преступники – убили церковного сторожа, хотя, возможно, и неумышленно, в борьбе – экспертиза показала, что тот проломил висок, падая и ударившись о металлический ящик со свечами и прочей ходовой церковной утварью.
* * *
… Тогда, в ту проклятую ночь, только строгие и печальные глаза иконописных ликов могли видеть в слабом свете немногочисленных свечей и неугасимых лампад дикое непотребство, творимое двумя людьми в Богородичном приделе Духосошественской церкви. Двое, хрипя, катались по полу храма, оскверняя мерзким сквернословием его стены, привыкшие к торжественным, прекрасным византийским песнопениям, таинственному, сакральному церковнославянскому языку.