Когда Степа, распахнув дверь, по-хозяйски вошел в кабак, разговоры тотчас смолкли. Законопослушные плотники почему-то виновато потупили взоры, а молодчики-завсегдатаи с опаской, но и с некоторым вызовом уставились на него.
– Как живете, хлопцы-молодцы? – поприветствовал присутствующих Степа.
Плотники подобострастными голосами сообщили, что живут хорошо, чего и ему желают. Молодцы благоразумно промолчали.
Подойдя к одному из присутствующих – прыщеватому рыжему детине в грязном, но дорогом кафтане явно с чужого плеча, Степа, опершись на столешницу, навис над ним и обратился с притворной лаской, в которой ощущалась неприкрытая угроза:
– Ефимушка, голубь сизокрылый, что-то ты намедни у Никифора в лавке долго товар разглядывал, а опосля зачем-то задами да огородами двор его вокруг обошел. Ежели ты что задумал и скрыться потом надеешься, так знай, что я за тобой гоняться не буду. Я ведь твоих дружков-приятелей и в слободке, и в городе знаю изрядно, чуть что – с них спрос устрою и объясню подробненько, за кого они страдают-мучаются. Поведаю им, что принародно предупреждал я тебя, бессердечного, а ты не внял мольбам моим слезным, не пожалел их, беззащитных. Ущерб с них взыщу, приголублю по-свойски и отпущу на все четыре стороны. Интересно, что они тебе потом скажут-сделают при встрече нечаянной?
– Что ты, господь с тобой, Степан Пантелеич! – Глаза детины растерянно забегали. – Это ж я давеча так себе… Кушак новый выбирал… А потом… Потом брюхо подвело, в лопухи я и забился с нужды!
– Радостно слышать разумные речи понятливого человека! – Степан выпрямился, собрался уходить.
– Все людей стращаешь, выше всех себя мнишь? – Из-за соседнего стола поднялся молодой смуглый парень с черными как смоль кудрями, в красной рубахе, уже разорванной на груди. Видно, что он был под изрядным хмельком, его мутные глаза с ненавистью смотрели на стражника, рука сжимала рукоять ножа, пока еще воткнутого в столешницу. – Так ведь Каин, или кто другой, в следующий раз, глядишь, и не промахнется!
Степа мгновенно подобрался, решительно шагнул к парню.
В наступившей тишине вдруг раздался негромкий, властный, спокойный голос:
– Сядь, Головешка! Залил ясны очи, так и рот заткни покрепче!
Занавесь из потертого, но явно хорошего персидского ковра, отгораживающая дальний от двери угол кабака, откинулась, из-за нее выглянул высокий, чуть сгорбленный старик с короткой, ухоженной, еще почти не седой бородой, в опрятной поддевке, подпоясанной дорогим поясом с золотым и серебряным набором. На безымянном пальце его руки, придерживавшей занавесь, яркой чистой искрой сверкал крупный яхонт в массивном перстне.