– Слуг своих верных я в обиде никогда не оставлял, а напротив – ежели они в угоду мне убыток какой несли, то стократ сей убыток я им возмещал и буду возмещать.
Мосяга прекратил подвывать, приподнял голову, которой он до этого момента яростно стучал, ничуть не жалея, о пыльную землю, но с коленей не встал, жадно слушая князя, а Константин сокрушенно продолжал:
– Но ныне, боярин, не я сужу, ибо так Правда Русская положила. И ты, Мосяга, помни, что если князь Ярослав Владимирович по прозванию Мудрый так повелел, стало быть, всегда так и будет. Ныне быть тебе на пиру моем и близ меня сидеть. И верую я, что убытку тебе вовсе не будет, и в то, что все куны до единой на тот год к тебе с прибытком немалым вернутся непременно, тоже верую, ибо Тимофей Малой слово дал и от него не отступится. А ныне ни его самого, ни женку, ни детишек продавать не сметь, и избу ему вернуть немедля.
– Так ведь продал я ее уже, – вновь завопил Мосяга как недорезанный и, аккуратно подгребая руками пыль поближе к себе, с новой яростью принялся биться о нее головой. – Избу-то, хоть избу, княже, не вели взад возвращать.
– Я один раз говорю, – более строгим тоном произнес Константин, видя, что боярин уже начал притворяться, и не спеша сел в кресло.
Вирник правильно понял князя и махнул биричу. Тот зычно проревел:
– Да будет так по слову княжьему. А ныне кто есть еще на суд княжий?
Вперед выступил молодой парень. Чистое простодушное лицо его почему-то сразу внушило Константину доверие. А тот низко поклонился князю, не спеша выпрямился и, смело глядя на человека, в руках которого находилась его будущая судьба, но в чью справедливость, по младости лет, он свято верил, приступил к изложению своей обиды:
– Батюшку моего Никомед, что у боярина Завида в тиунах, обидел, шелепугой хлестал в кровь...
– Да ты сам-то кто будешь и отчего отец твой сам не явился с обидою к князю?
Рядышком с помостом шумно засопел один из бояр. Константин покосился на него, прикидывая, что никак это и есть Завид, хозяин драчливого тиуна.
– Зовут меня все Кокорой[53]. Сам я из смердов вольных, а батюшка мой Охрим нынче в порубе сидит у боярина, – пробасил парень.
– Это что же, – не понял вирник, – бил тиун, а батюшку твоего в поруб? Так не бывает.
– Ну, один разок и он отмахнулся, – потупился парень. – За это и кинули в поруб, – и продолжал с прежней горячностью: – Так ведь обиду зазря терпеть кому охота? Случись такое со мной, – он простодушно развел по сторонам огромными могучими руками, – так и я бы не удержался. Нынче шестой день пошел, как он в порубе, а боярин Завид и крохи хлеба за все дни ему не подал.