— Ты вовсе не обязан это делать, — заговорила Камилла, едва экипаж отъехал от дома поверенного.
— Это ты о деньгах? — поинтересовался он, почесывая Чин-Чина за ушами. Потом выудил что-то из кармана пальто и сунул собаке в рот.
— Да, ты ведь уже заплатил двадцать пять тысяч Валиньи, поэтому было бы только справедливо, если бы вторая половина…
— Я просто поступаю так, как считаю нужным, — перебил ее Ротуэлл. — Впрочем, как и всегда.
Прошло несколько мгновений, прежде чем Ротуэлл снова заговорил.
— А о чем шла речь в том старом письме? — поинтересовался он, рассеянным жестом поглаживая шелковистую шерсть песика.
Камилла бросила на него удивленный взгляд.
— Да, собственно, ни о чем. — Она пожала плечами. — Обычный вздор… упреки желчного старика.
— Это и есть то письмо, которое ты никогда не показывала Валиньи?
— Да, — кивнула она. — Я еще девочкой поняла, что ему нельзя верить. А почему ты спрашиваешь? Хочешь его прочитать?
Ротуэлл уставился в окно.
— Да, хотелось бы.
— Я поищу его.
Экипаж въехал в Чипсайд. Камилла молча следила за тем, как по суровому лицу мужа пробегают тени. В карете стояла тишина, прерываемая только ритмичным цоканьем подков и грохотом колес по булыжной мостовой.
Камилла украдкой бросала взгляды на мужа — и скрепя сердце вынуждена была признать, что, несмотря на суровость, ему никак нельзя отказать в привлекательности. Есть ли у них надежда стать ближе друг другу? Будет ли их связывать что-то еще — кроме постели? И потом… как сделать первый шаг? Как уничтожить ту преграду, что стоит между ними? Камилла не знала.
— Когда мне было пять лет, — вдруг заговорила она, — я почему-то решила, что теперь меня будут звать Женевьева.
Ротуэлл, повернувшись к ней, изобразил на лице вежливое удивление.
— Неужели?
— Да, и что я принцесса, которую похитил злой волшебник Валиньи, — продолжала она, чувствуя себя на редкость глупо. — Я объяснила няне, что мой настоящий отец — великий и могущественный король, который в один прекрасный день разыщет меня и заберет к себе.
По губам Ротуэлла скользнула слабая улыбка.
— Ну да, и тогда они все примутся рыдать от горя, — пробормотал он. — Это ты имела в виду?
Камилла помрачнела.
— Да, — чуть слышно проговорила она. — Ты угадал — у сказки был как раз такой конец.
— Я не угадывал — я знал, — усмехнулся он. — Просто потому, что в свое время мне самому нравилось говорить, что мой отец — непобедимый турецкий корсар, которому пришлось отправить меня на Барбадос лишь для того, чтобы со мной не смогли расправиться его многочисленные враги. А когда он вернется, твердил я, и увидит, как дядюшка обращается со мной, то вытащит свой ятаган и отрубит ему голову. Кажется, я даже имел глупость сказать об этом ему самому — или кому-то из его прихлебателей.