Франклин устало закрыл глаза:
— Ленка, сейчас я прошу тебя об одном: поверь мне, я люблю тебя. Придет время, и я компенсирую свое плохое к тебе отношение. Но сейчас, в такой момент…
— Когда же придет это время? В твоем распоряжении было десять лет. И что хорошего было за эти десять лет? Когда я сказала, что ты все скрываешь от меня, я имела в виду, и ты знаешь это, не только последние дни. Ты утверждаешь, что ценишь меня за мой ум, и, тем не менее, никогда не ведешь со мной разговоры на научные темы, не говоришь со мной о чем-то действительно важном. Я исполняю роль твоей жены в постели, в обществе, я живу с тобой в стране, далекой от моей родины, где говорят на странном для меня языке. У нас нет детей, может быть, они дали бы моему сердцу покой, в крайнем случае, было бы кому со мной поговорить. Но нет, Бог даже этого счастья мне не дал… — Ленка расплакалась, прикрыв лицо рукой.
— Ты не справедлива ко мне, — сипло произнес Франклин. — Ты никогда не говорила мне о том, что ты чувствуешь.
— Я только и делала, что говорила об этом, и словами, и взглядами, и намеками, и будь ты хорошим мужем, ты бы заметил. Ты что думаешь, я должна была тебя умолять, как ребенку, разъяснять элементарное?
— Но ведь сейчас же ты это делаешь.
— Да, — согласилась Ленка, вытирая глаза. — И все потому, что считаю, сейчас слишком поздно что-либо менять в наших отношениях.
— Нет, Ленка, я люблю тебя. Пожалуйста, давай встретимся сегодня вечером, когда мастера…
— Нет, Бенджамин, у меня тоже есть обязанности, которые нужно исполнять. В такое время каждый должен что-то делать, и я нашла свое дело.
— Быть любовницей Вольтера — это и есть твое дело?
Ленка удивленно заморгала:
— Ты говоришь пошлости, это так мерзко. Мерзко! — С этими словами она развернулась и пошла прочь.
Следовало бы догнать ее. Но зачем человеку жена, если мир на грани катастрофы?
Он мог соединять части целого. В этом он был мастер. Он знал, делать это нужно очень хорошо…
Франклин вернулся к оставленным им мыслителям, тут же включился в обсуждение и старался не слушать слабый голос, твердивший, что это был его последний шанс, и он его упустил, и что некоторые вещи никогда не могут быть соединены, каким бы умелым ни был мастер.
* * *
Адриана, когда вошла Креси, отвернулась к стене.
— А, все еще страдаешь от жалости к себе самой, понимаю.
— Зачем ты пришла, Вероника?
— Повидаться с тобой.
— Странно, я думала — подвергнуть меня наказанию.
— Нет, у тебя есть все основания испытывать к себе жалость, — сказала Креси. — И я тебе не завидую. — И затем мягче: — Я скорблю по Эркюлю. По-своему, я его тоже любила.