Прижав руки к рубашке (кроме белья и панталон в этот момент на Полине Андреевне ничего больше не было), она дрожащим голосом проговорила:
— Я тебя не боюсь! Я знаю, ты не призрак, а человек!
И сделала то, на что вряд ли решилась бы, будь она в смиренном монашеском наряде, — распрямилась во весь рост, да на цыпочки привстала и ударила кошмарное видение кулаком туда, где должно было находиться лицо, а потом ещё и ещё.
Кулачок у госпожи Лисицыной был небольшой, но крепкий и острый, однако удары не произвели никакого действия, Полина Андреевна только костяшки оцарапала обо что-то колючее и жёсткое.
Гигантские лапищи схватили воительницу за руки, свели их вместе. Одна пятерня зацепила оба тонких запястья, другая с неописуемой ловкостью обмотала их бечёвкой.
Обезручев, Полина Андреевна не сдалась — стала лягаться, норовя попасть противнику по коленке, а если получится, то и выше.
Нападавший присел на корточки, причём оказался ненамного ниже стоявшей дамы, и несколькими быстрыми движениями спутал ей лодыжки и щиколотки. Лисицына хотела отпрянуть, но от невозможности переступить с ноги на ногу повалилась на пол.
Теперь оставалось только прибегнуть к последнему женскому оружию — крику. Пожалуй, и с самого начала так следовало бы, чем кулачками размахивать.
Она раскрыла рот пошире, чтоб позвать на помощь — вдруг по набережной идёт дозор мирохранителей или просто поздние прохожие, но невидимая рука засунула ей между зубов грубую, противно кислую тряпку, а чтоб кляп было не выплюнуть, ещё и повязала сверху платком.
Потом муж силы легко приподнял беспомощную пленницу, взяв за шею и связанные ноги, будто какую овцу, и кинул на расстеленную рогожу, которую Полина Андреевна заметила лишь теперь. Хорошо подготовившийся злодей перекатил лежащее тело по полу, одновременно заматывая рогожу, и госпожа Лисицына за секунду превратилась из неодетой дамы в какой-то бесформенный тюк.
Глухо мычащий, шевелящийся свёрток был поднят в воздух, перекинут через широкий, как конская спина, загривок, и Полина Андреевна почувствовала, что её куда-то несут. Покачиваясь в такт широким мерным шагам, она сначала ещё пыталась биться, издавать протестующие звуки, но в тесном куле особенно не потрепыхаешься, да и стоны, приглушённые кляпом и грубой мешковиной, вряд ли могли быть кем-то услышаны.
Скоро ей сделалось плохо. От прилива крови к свесившейся голове, от тошнотворной качки, а более всего от проклятой рогожи, не дававшей как следует вдохнуть и насквозь пропитанной пылью. Полина Андреевна хотела чихнуть, но не могла — попробуйте-ка, с кляпом во рту!