За восемь лет моих ужинов у Кескинов я собрал и сохранил 4213 окурков Фюсун. Каждый из них, к которому прикасались прекрасные как роза губы Фюсун, побывал у нее во рту, дотрагивался до ее языка, намокал от ее слюны и в большинстве случаев окрашивался в приятный красноватый цвет ее помады. Каждый из них— особый, глубоко личный предмет, хранящий память о глубокой боли и о мгновениях счастья. На протяжении всех этих лет Фюсун курила сигареты «Самсун». Начав бывать у Кескинов, я бросил «Мальборо» и под влиянием Фюсун тоже перешел на «Самсун». «Мальборо лайте» в Стамбуле можно было купить у торговцев контрабандными товарами в закоулках или у лотошников. Помню, однажды вечером мы сравнивали «Мальборо» с «Самсу-ном» и решили, что эти сигареты похожи по вкусу, так как после них возникает ощущение сытости. Фюсун сказала, что «Самсун» вызывает сильный кашель, а я заметил, что американцы, видимо, стали класть в «Мальборо» никому не известные ядовитые вещества и сигареты эти теперь вредны. Тарык-бея еще не было за столом, поэтому мы предложили друг другу попробовать сигареты из своих пачек. Так и получилось, что впоследствии все восемь лет я дымил «Самсуном».
Поддельные «Мальборо» производили в Болгарии и привозили в Турцию контрабандой по морю, на кораблях или на рыбачьих лодках. Как и настоящие американские, контрафактные сигареты сгорали до фильтра. А «Самсун» никогда до конца не догорал. Табак был влажным и грубым. Внутри иногда попадались неперетертые твердые стебельки, толстые прожилки табачного листа и влажный табачный порошок, поэтому Фюсун, прежде чем закурить сигарету, крутила ее пальцами, чтобы сделать мягче. Я заимствовал у нее этот жест и, прежде чем закурить, как она, крутил сигарету, часто не замечая того. Если Фюсун одновременно со мной делала то же самое, мне очень нравилось пересекаться с ней взглядом.
В первые годы она курила, демонстрируя своим видом неловкость оттого, что ей нельзя курить при отце. Она держала сигарету, согнув пальцы, как бы скрывая ее в ладони, а пепел стряхивала не в пепельницу из Кютахьи, которой пользовались мы с Тарык-беем, а на маленькое блюдце кофейной чашки, якобы чтобы никто не видел. Ее отец, я и тетя Несибе выдыхали дым куда попало, не думая ни о чем, а Фюсун, повернув голову вправо, будто шепча какой-то секрет на ухо однокласснице, быстро выпускала ярко-синий дым из легких куда-то подальше от стола. Я очень любил это ее движение, напоминавшее мне о наших уроках математики, ее ложное смущение и взволнованный, виноватый вид и думал, что буду любить ее до конца дней своих.