На Галатском мосту мы открыли в машине окна и с удовольствием вдохнули запах Стамбула, который создавали ароматы водорослей, морской воды, к чему примешивались резкие ноты голубиного помета, угольного дыма и автомобильных выхлопов, чуть смягченные запахом липового цвета. Фюсун с тетей Несибе сидели сзади, а я рядом с Четином, как давно представлял себе, и, пока машина проезжала по Аксараю, мимо крепостных стен, по окраинным кварталам вверх и вниз, и, трясясь, продвигалась по вымощенным брусчаткой переулкам, закинув руку назад, то и дело радостно поглядывал на Фюсун.
Машина устремилась по окраинам Бакыркёя, между фабрик, складов, новых жилых бетонных домов и мотелей. Мне на глаза попалась текстильная фабрика Тургай-бея, где я был девять лет назад, но я даже толком не смог вспомнить, почему именно в тот день я так страдал. Как только машина выехала за город, все мои многолетние усилия и страдания превратились в любовную историю со счастливым концом, которую можно было бы рассказать одним предложением. Ведь все любовные истории со счастливым концом заслуживают не более чем одного—двух предложений! Наверное, поэтому, по мере того как мы удалялись от Стамбула, в машине все чаще устанавливалась тишина. Тетя Несибе. которая в первые минуты поездки весело болтала обо всем, что видела в окно, — даже о старых костлявых кобылах, пасшихся на пыльных лугах, — и то и дело беспокоилась, не забыли ли мы чего, заснула, прежде чем мы успели доехать до моста Буюк-Чекмедже.
На выезде из Чаталджи Четин-эфенди остановился заправить автомобиль, и Фюсун с матерью вышли из машины. У стоявшей неподалеку крестьянки они купили деревенского сыра, сели в чайной на открытом воздухе рядом с заправкой и с наслаждением съели свой сыр с чаем и симитом. Я подумал, что с такой скоростью наше путешествие по Европе затянется не то что на недели, а на целые месяцы, и тоже сел с ними за стол. Был ли я этим недоволен? Нет! Я сидел перед Фюсун и молча смотрел на нее, а сладкая боль, вроде той, какую я чувствовал, когда в юности знакомился с красивыми девушками на танцевальных вечеринках, постепенно разливалась у меня по животу и груди. То была не глубокая, разрушительная любовная боль, а сладкая, трепетная.
В семь сорок солнце, последний раз сверкнув мне в глаза, спряталось за лугами подсолнечников. Через некоторое время Четин-эфенди зажег фары, а тетя Несибе сказала: «Ребята, давайте не поедем по такой темноте! Упаси Аллах!»
На двухрядной дороге водители грузовиков ехали навстречу, даже не пытаясь гасить фары дальнего света. Вскоре после того, как мы миновали Бабаэски, вдалеке показались мигавшие в темноте лиловые неоновые огни гостиницы «Семирамида». Я попросил Четина сбавить скорость, машина свернула перед заправкой, расположенной рядом (залаяла какая-то собака), и остановилась перед гостиницей. Сердце мое учащенно забилось, так как я втайне решил: то, о чем я мечтал восемь лет, осуществится именно здесь.