К девяти утра прибыли первые фургоны, хотя открытие торгов было назначено только на одиннадцать часов. Перри договорился с женским советом при Марисбургской баптистской церкви, который взялся обеспечить проголодавшихся участников торгов горячим кофе и сандвичами с ветчиной. Благочестивые дамы наотрез отказались поить покупателей спиртным, и Перри сам распорядился поставить в кладовой у родника бочонок с кукурузным виски, ибо знал, что мужчины, глотнувшие горячительного, становятся щедрее трезвых. О кормлении рабов никто не позаботился. День голодания пойдет им только на пользу. Их собирались продавать, а не печься об их насыщении.
Синклер встретил темнокожую толпу у дверей конюшни и развел мужчин и женщин по местам, предназначенным для них заранее. Когда все собрались, он обошел каждую группу, предупреждая, что на просьбу торгующегося раздеться невольники должны реагировать покорно и выполнять ее даже ревностно. По его словам, никто не купит кота в мешке, а единственный способ разобраться, что за раб выставлен на продажу, – это разглядеть его голым и собственноручно ощупать. Лукрецию Борджиа тошнило от одной мысли о том, что ей придется обнажиться перед первым же любопытным белым и позволить ему шарить руками по ее телу, однако она нашла успокоение в мысли, что ей нечего стыдиться, напротив, таким телом, как у нее, есть все основания гордиться.
Она вовремя заключила сделку со своей стыдливостью: на протяжении битого часа ее рассматривали, ощупывали, разве что не пробовали на зуб. На ее теле не осталось даже дюйма кожи, который бы не избежал чужого прикосновения. Ей с трудом удавалось сдерживать гнев, когда ощупывание принимало слишком интимный характер, однако она стискивала зубы и позволяла грубиянам делать с ней все, что им заблагорассудится. Большинство, особенно пожилые мужчины и отъявленная деревенщина в одежонке немногим лучше невольничьего тряпья, донимали ее скорее ради развлечения, так как она определенно была товаром им не по плечу. При взгляде на многих из них можно было усомниться, владеют ли они хотя бы одним рабом. Тем не менее она была вынуждена не делать между ними разницы, ибо все они белые люди. Она не имела права высказать даже намека на пренебрежение, как ни трудно это давалось, когда в нее тыкали заскорузлыми пальцами.
Потом в ее стойло вошли двое прилично одетых мужчин, и она встрепенулась. Она была обнажена – было бы слишком хлопотно всякий раз одеваться, а потом через полминуты снова разоблачаться, – но, несмотря на замешательство, заметила, что эти двое посетителей рассматривают ее не просто из праздного любопытства.