— Он укладывает женщин в постель сразу после слова «здрасьте», — говорила Маня о своём племяннике. — Невроко, здоровенький!
За это неуёмное увлечение женским полом. Ефрем называл его «аморальным типом» и периодически устраивал проработки, рассказывая, как он в его возрасте выдавал стране уголь на-гора. Чтобы избежать постоянных стычек с отцом, Алик ушёл из дому, переехал к своему другу, который жил в полуразвалившейся хижине на Молдаванке, и поселился в заброшенной комнатушке, малюсенькой, но с отдельным входом. Если бы существовала больница для мебели, то его комната там считалась бы реанимацией: стол на трёх ногах, шкаф без дверцы и матрац на козлах, брюхо которого прорвали и выпирали наружу внутренности-пружины. На нём могли бы лежать только женщины, занимающиеся йогой, но у Алика были более обширные планы. Поэтому он покрыл матрац толстым войлоком, сделав его доступным для широких слоев трудящихся. А чтобы предназначение этого ложа сразу было понятно, повесил на стене над ним транспарант: «Оставь одежду всяк сюда входящий!»
А теперь вернёмся лет на десять назад, когда Ривка, вновь обретённая мама Тэзы, и всё семейство Фишманов прибыли в Израиль. В то благословенное время эмигрантов ещё встречали в аэропорту с оркестром. Старший сын Давид устроился сразу. В Тель-Авиве уже проживало много его бывших клиенток, которые с восторгом встретили своего любимого мастера и сразу выстроились к нему в очередь. Они помогли снять помещение для парикмахерской и, буквально через неделю, он начал приносить в семью деньги.
У среднего, Иосифа, всё складывалось не так просто, хотя тогда ещё прибывшим врачам не надо было сдавать специальные экзамены — их сразу брали на работу. Но нужно было, хотя бы минимально, знать иврит. У Иосифа с иностранными языками всегда были особые отношения — каких только языков он не знал: он не знал английского, французского, немецкого, польского… А знать хотелось. Поэтому до женитьбы все его любовницы были переводчицами: он считал, что языки лучше всего усваиваются лёжа. А женился он на преподавательнице латыни. Этот обязательный для врача предмет он изучал дважды: сначала в институте зазубривал популярные латинские фразы, а потом повторял их в постели. Впрочем, один латинский афоризм «Человек человеку — волк» он запомнил с детства, потому что в те годы жил в коммунальной квартире.
В Израиле Иосиф два месяца мучительно отучился в ульпане. Его изучение иврита напоминало плавание в безбрежном океане: он плыл, не видя берега, отчаянно и безнадёжно, захлебываясь и пуская пузыри. Возникала спасительная мысль: а не пойти ли на дно?.. Но видя, как кто-то рядом, по-собачьи, так же, как и он, барахтается, барахтается и продвигается вперёд, ему становилось стыдно своей слабости и он начинал так же энергично шлёпать ладонями, разбрызгивая глаголы и предлоги. Приходило второе дыхание, но уходило первое. Боже, как ещё далеко до берега!.. И снова зарождалась спасительная мысль: а не пойти ли на дно?..