– У этого озера есть еще одно свойство: каждому, откуда бы он ни пришел, оно являет его истинный облик. Теперь я увидела, каков ты из себя, Тристан из Лионеля.
– И я увидел тебя, принцесса Эссилт, – пробормотал Тристан. Он понял, что ведьма своим колдовством отвела ему глаза и то, что было на самом деле прекрасным, он считал урод-ливым; но едва он осознал это, злые чары пали. Он вновь взглянул на Эссилт – ему показалось, что нестерпимый блеск исходит от нее; девушка, которую он только что видел в озере, теперь стояла на берегу напротив него, и ее невидящий взгляд ожег его бедное сердце. Только теперь осознал он слова, которые были ему сказаны: они не оставляли ему надежды.
– Теперь ты будешь вечно ненавидеть меня, – сказал Тристан; Эссилт не отвечала, глядя на него с прежним ожесточением. – Я не спрашиваю у тебя, каким ведовством ты вызнала мое имя; ибо я есть то, что я есть, и не стыжусь этого.
Свободной рукой Эссилт достала из складок платья маленький зазубренный осколок.
– Ты говоришь о ведовстве, Тристан из Лионеля? О нет; к чему мне прибегать к нему, когда доказательства сами бросаются в глаза? Осколок твоего меча застрял в доспехах Морхольта; вот он, видишь? Я берегла его, веря, что судьба однажды окажется ко мне благосклонна. Когда Аэльрот привез тебя, ты сжимал в руке меч; ничто не портило красоту лезвия, кроме маленькой выщербинки, и клянусь тебе, я тотчас же узнала ее. Я приложила осколок к лезвию – они сошлись. А теперь скажи мне, Тристан из Лионеля: что ты делаешь здесь в чужом обличье?
Тристан отвел глаза.
– Твой брат Морхольт ранил меня отравленным лезвием. Я испытал такие муки, каких не ведают ни земля, ни небо; я не мог жить, но и умереть тоже не мог. Поэтому я попросил положить себя в ладью и отправить по воле волн.
Эссилт дико вскрикнула и отшатнулась.
– О! Так вот от какого недуга я спасла тебя! Я знаю, что это за яд; когда-то я сама приготовила его; но Морхольту не было бы нужды прибегать к нему, если бы ты не победил его коварством: в силе, я знаю, никто не мог с ним сравниться.
– Бой был честным, – возразил Тристан угрюмо, – я готов чем хочешь поклясться в этом, хоть подземными богами, хоть надземными.
– Верю; потому что ты и сам признал только что, что твоя клятва не стоит ничего.
Они стояли друг против друга; лицо Эссилт пылало гневом, Тристан же ощущал лишь ни с чем не сравнимую печаль и, пожалуй, бесконечную жалость.
– И все же ты не выдала меня, – сказал он. – Почему?
Эссилт криво усмехнулась.
– Я хотела прежде поглядеть тебе в лицо, – сказала она, – в твое настоящее лицо.