Я прикурил новую сигарету от окурка старой и спросил:
– Пацан, значит, с ножиком кинулся… Ну и что дальше?
– А Бывалый дал ему раза, он и скопытился.
– Что значит – скопытился?
– А ударился головой об угол тумбочки, и все.
– Убился, стало быть?
– Ага, убился.
– Понятно. А старуха?
– А она от инфаркта крякнула, когда я ее привязывать стал. Да ей и так уже пора было, зажилась, старая галоша.
Он пренебрежительно хмыкнул.
– Ну, пора, так пора. Так Бывалый девчонкуто натянул?
– Натянул.
– А потом менты приехали. Так?
– Так.
– И, значит, вы так ничего и не успели прихватить?
– Ничего. Свалили только в скатерть барахло всякое мелкое с тумбочки, колечки там всякие, потом деньги в вазе лежали, ну еще кое-что… Да не успели. Не было нам фарта в тот день.
Я помолчал, подавляя в себе дикое желание убить этого подонка прямо на месте, и медленно произнес:
– Да. Вам не было фарта в этот день. Точно. Это был самый несчастный день в твоей жизни. А подельники твои?
– Бывалого мент грохнул из Макарова, причем не при сопротивлении, а просто так, когда увидел девчонку на диване. Падла ментовская, он ведь не имел права! Скажи, Знахарь, не имел ведь, правда?
– Конечно, не имел. Это только ты имел право вломиться в хату и устроить там все это. А третий? Кто там у вас третьим был?
– Чапаев. Ну, кликуха это. А так – Вован Шадурский.
– И где он сейчас? – В другой камере. – Хорошо.
Все было сказано, и пора было выставлять оценки в дневник.
В камере стояла мертвая тишина.
Я уже знал, что ждет этих двух, нет – трех ублюдков.
Но они пока не знали.
И, признаюсь, я испытывал некоторе удовольствие, заставляя Берендея с Шустрым стоять передо мной и слушать мое молчание. Да, я испытывал жестокое удовлетворение и продлевал его, не торопясь объявлять свое решение. И, если бы обстоятельства были другими, я приказал бы моим воинам посадить этих двух мерзавцев на колья. И чтобы не сразу, а медленно. чтобы свежеоструганный, аккуратно заточенный, тонкий ствол дерева входил Берендею в очко часов пять. Чтобы он медленно разорвал его внутренности, прошел через грудную клетку, отодвинув в сторону сердце и легкие, и вышел через его поганое горло. И чтобы потом этот острый деревянный кол прополз сквозь его мозг и уперся в макушку, но только с внутренней стороны.
Жаль только, что он не смог бы жить до самого конца…
А еще я хотел бы, чтобы все, кто был сейчас в камере, видели это.
Хотя… Практика показывает, что публичные казни ничего не меняют. Разве что карманники в это время собирают повышенный урожай.
Я вздохнул и, отогнав кровожадное, но приятное видение, сказал: