без воды?
Дважды в день он обивал порог местного полицейского управления и заставлял сонных стражей порядка звонить коллегам в Луксор. Отвечали ему всегда одинаково: «Ищут, пока не нашли».
В день обратного вылета он ждал её в аэропорту с самого утра. Ждал до конца регистрации на рейс, ждал после того, как закончилась посадка пассажиров, и ещё полчаса, когда самолёт уже был в небе.
Вконец измученный и ошалевший, он поймал такси и сказал шофёру:
– Едем в пустыню.
Египтянин дважды переспросил:
– Desert? Desert?..
Им понадобилось не слишком много времени, чтобы очутиться посреди смертельно чёрствого пейзажа. Гораздо дольше водитель изнывал потом в ожидании, пока странный русский то брёл куда-то вбок, то стоял, не шевелясь, под уходящим солнцем и смотрел в ту сторону, где тысячи лет было ровно не на что смотреть, кроме неба и земли.
В конце концов араб не выдержал, подошёл к пассажиру и тихо спросил:
– Are you a Christian?
Очевидно, уверенный в ответе, он приподнял рукав и с гордостью показал татуировку на запястье в виде маленького креста:
– I’m a Christian too![37]
Как это нужно было понимать? Как спасительную подсказку? Или просто напоминание: ты не один.
Слишком безбожным и беспощадным было это место, выбранное для побега. Слишком жестока зависимость любящего от любимого существа.
Чтобы позволить себе уйти отсюда живым и невредимым, он должен был принять решение особого свойства. Насколько я теперь знаю, он его и принял.
Возвратившись в Москву, он забрал у друзей свою собаку и терпеливое невзрачное растение, оставленное Диной. Собственно, это всё, что от неё осталось, не считая колечка со своенравным камнем, который вечером притворялся аметистом, а днём – изумрудом.
Не подозревая ни о чём, спустя месяц я позвонил Арсению из Екатеринбурга, и он сразил меня известием: «Дины больше нет». Очень кратко, бесцветным голосом объяснил, что случилось в поездке.
Молчали невыносимо долго. Потом я сказал:
– Мы ведь не знаем точно, жива она или нет. Её не угадаешь. Может, ходит где-нибудь.
– Может, и ходит, только не на этом свете. Сейчас я уже так чувствую. Понимаешь, я больше не слышу её.
Перед тем положить трубку, он вдруг добавил, что хочет серьёзно поговорить, но разговор не телефонный; если я не возражаю, он приедет на день или два.
– Приезжай.
– Да, как только решусь.
На нашем с ним языке это означало: выговорить вслух – уже начать действовать.
Арсений приехал через полторы недели. И то, что он мне сказал, можно было воспринять как симптом чистого сумасшествия, если бы передо мной сидел посторонний, чужой человек.