– Не бери лишнего в голову, – сказал Юрай Коле, но больше себе.
– Вообще-то, – ответил Коля, – я до черта близорукий. Мне все лица – пятна. Мне, чтоб разглядеть кого, надо надевать очки. Но я не люблю. У меня в очках лицо придурка. – Коля достал из кармана старые, почти старушечьи, очки и надел их. Он действительно выглядел смешно. Лицо делалось еще более скуластым и как бы раздвигалось вширь, в нем одновременно возникало что-то лягушачье и в то же время совиное. Одним словом, смех, а не лицо.
– Тебе нужна другая оправа, – сказал Юрай. – Побольше и поярче. Я попрошу жену, чтоб она посмотрела.
Коля пошел кирпичным цветом. А то он не знал! Но не мог преодолеть примерку и разглядывание себя в зеркальце, и это постоянное удивление оптиков над нестандартностью его рецепта. Ну, виноват он, что ли, что два его глаза разбежались друг от друга так далеко, что никакая очковая перемычка ему не впору. Нестандартный он человек, хоть ты тресни, у них вся семья такая, как ни странно, и отец, и мать, с такими вот сбежавшими на окраину глазами.
Но сейчас, стоя на бревне в дурацких своих очках, Коля четко увидел дверь в стене и то, что она открывалась недавно, и подтеки смазочного масла от петель, одним словом, увидел все.
– Но ведь ее как-то зацепить надо, дверь-то! Например, ножом.
«В сущности, кочерга ни при чем, – подумал Юрай. – Можно и ножом».
– Надо позвонить Красицкому, – сказал Коля, – чтоб заколотил, а то получается смешное дело… Входи – не хочу.
На другой день на дачу приехала Анна Белякова. Вместе с шофером они приколотили щит на это место, видимо, Коля дозвонился, и, не заходя на дачу, уехали. Юрай было побрел к ним, правда, не очень отдавая себе отчет, зачем, но пока он на своей скорости преодолевал расстояние своего двора, машина развернулась и уехала. Анна равнодушно посмотрела на ковыляющего мужчину, но вступать в разговор явно не хотела. Кто ей Юрай? Кто она Юраю? Он проверил их работу, сделанную абы как. Гвозди были загнуты грубо, в дерево входили чуть-чуть, сорвать щит ничего не стоило, и Юрай ругнулся на все это привычным по этому случаю словом: «Ну что за мудаки? Или уж Красицкий совсем плох и из игры вышел, что нет резона стараться для начальника? Хорош народец, ничего не скажешь».
Задождило, и как и не было лета. На погоду заломили у Юрая ломаные кости, ночью хоть криком кричи. Чтоб не будить своим метанием уставшую от электричек Нелку, Юрай перебрался на террасу – соврал, что там ему лучше дышится, мучался ночами под шум дождика, засыпал к утру и, бывало, не слышал, как уходила на работу Нелка. В ту ночь ему особенно немоглось, надо было выпить таблетки, но стакан стоял пустой, значит, иди за водой в дом, а ноги стонали, стонали… Он уже не лежал, а сидел, думая, а что будет с ним потом? Какие сюрпризы выкинет его тело, уже сходившее за грань и чудом извлеченное оттуда? Может, не так безобидны эти игры со смертью, даже если ты ее побеждаешь? Ведь, в сущности, то, что уходит, возвращению не подлежит. И в нем болит и всегда будет болеть эта жизнь-недожизнь и смерть-недосмерть, как бы знак из тех пределов, о которых здоровому не думается. Он увидел, что в доме напротив прыгает пучок света. Кто-то старательно уводил его от окон, но он выбивался из чьих-то рук, выскакивал на черноту стекла и секундно жестко слепил Юрая. В даче ходили по комнате, именно той, в которой он однажды видел красивую женщину.