Когда Ричард Глостер дал мне новое поручение – я заупрямился. И тогда он сказал, что откроет моим новым друзьям, что я сын палача, что я недостоин даже ходить там, где ходят они. Для меня это было хуже, чем смерть, – это был позор, конец всех надежд и стремлений.
С другой стороны, за повиновение герцог обещал мне сохранение тайны, а также деньги, земли, даже пояс рыцаря. И я получил этот пояс после Тьюксбери. Но это была не награда за доблесть, а плата за преступления, какие я совершал по приказу его светлости. И в тот момент, когда я надел золотые шпоры и стал зваться сэром Джеймсом Тиреллом, я окончательно продал свою душу горбуну. Я уже слишком многого достиг, и страх упасть и разбиться навсегда приковал меня к этому человеку.
Однако, Господь свидетель, не всегда я был у него в подчинении, порой являлось во мне нечто сильнее страха перед горбатым хозяином. Я не смог убить несчастного короля Генриха, хотя и дважды заносил над его головой палицу.
Тирелл услышал, как королева слабо охнула, но, стараясь не глядеть на нее, продолжал:
– Да, тогда мы с моим хозяином пришли ночью в Тауэр. Сначала герцог оставил меня за дверью и сам вошел к королю в башню Уэйкфилд. До меня долетели лишь обрывки разговора. Вернее, лишь кое-что из того, что говорил Ричард, ибо бедный король Ланкастер, кажется, так и не проронил ни единого слова. Глостер же, не жалея старика, поведал, что войска Ланкастеров разбиты, супруга его в плену, а сын убит. И кажется, даже похвастал, что сам погрузил свой меч в тело Эдуарда Ланкастера. Потом он вышел и велел мне добить старика. Но, клянусь всем, что для меня свято, я не смог этого сделать! Вы понимаете – он молился. Я видел его седую голову, согбенную спину, слышал, как он шепчет слова молитвы. Дважды я заносил руку, но так и не смог ударить. А потом этот полубезумный король вдруг поглядел на меня светлым, всепонимающим взглядом и сказал: «Верши свое дело, сынок. Я прощаю тебя, как жертва прощает палача». Моя королева, я так и остался все тем же палачом!
Я плохо помню, как, отшвырнув палицу и оттолкнув стоявшего у дверей Ричарда Глостера, вышел на улицу. Я сидел на ступенях крыльца, и меня бил озноб. Этот старик был помазанником Божьим, королем, отец и дед которого также были королями. И он был святым. А затем вышел Ричард, вернул мне мою булаву и холодно велел следовать за ним. Я думал, он прогонит меня, но он, вопреки всему, оставил меня при себе. Теперь мы были еще сильнее связаны тайной. Те, кто знал о нашем посещении Тауэра, косились на меня, а отнюдь не на принца. Он был из королевской семьи и мог вершить правосудие – я же был палачом. И тогда я навсегда облачился в траур и стал Черным Человеком…