Проводник заглянул в купе, открыл рот, но Бокий рявкнул и задвинул дверь, едва не защемив бедняге нос. Поезд стал громко вздыхать, на платформе засвистели.
— Ничего, выскочу на первой станции, оттуда вызову машину. Продолжай, — сказал Бокий.
— Это все. Я, конечно, не решился спрашивать Владимира Ильича, обращался ли он к Сталину с такой просьбой, но я почти уверен, что не обращался.
— То есть ты считаешь, Сталин врет?
— А вы в этом сомневаетесь?
— Не знаю, — Бокий сел, сжал виски ладонями, и глаза его стали узкими, как у японца. — Старик говорил мне, что каждый революционер после пятидесяти должен быть готов выйти за флаг, что песня его спета, роль сыграна.
— Мне он тоже это говорит постоянно. И с детской радостью выслушивает мои возражения. Я уверен, ради возражений он и заводит подобные разговоры. Ему нужно, чтобы его разубеждали, утешали. Психологически это совершенно понятно. Так многие больные себя ведут. К тому же, знаете, люди, склонные к суициду, редко обсуждают с кем то свое решение. Просто однажды человек делает это, и способ уже не имеет значения.
— Но если допустить на секунду, что Ильичу действительно захотелось иметь этот гамлетовский выбор. Быть иль не быть, — задумчиво пробормотал Бокий, — вряд ли он обратился бы за ядом к кому то из близких. Жена, сестры, брат исключаются. Никто бы не дал ему. И я бы не дал. И ты. Вот он и прибег к помощи хладнокровного, лишенного сантиментов Кобы. Или тут другое. Тут вот что может быть. Ему захотелось увидеть реакцию Кобы на такую просьбу. Посмотреть в глаза.
— Не исключено, — кивнул Федор, — но знаете, Глеб Иванович, мне кажется, если мы сейчас станем с вами обсуждать все возможные версии, вам придется доехать со мной до Берлина.
— Да, ты прав. Версий может быть много. Твою, о том, что Сталин врет, я вовсе не исключаю, однако за ней стоит слишком тяжелый вопрос. Зачем?
— В любом случае примечательно, что история стала известна от Марии Ильиничны, — заметил Федор, — Именно ей он рассказал, не Крупской, которая умеет молчать. То есть он хотел, чтобы узнали многие.
— Зачем? — повторил Бокий и вдруг сник, уронил руки на колени. Глаза его погасли. Он смотрел в одну точку, мимо Федора, с такой тоской, что Федор невольно оглянулся, словно там, за его головой, можно было увидеть что то, кроме пупырчатой зеленой стенки купе.
— Доктору Крафту расскажи об этом эпизоде, — произнес Бокий тихим, сиплым голосом и тяжело откашлялся, — но так, чтобы не слышал Нижерадзе. Только Крафту, никому больше.
Поезд тронулся. Бокий ловко выскочил на ходу, пробежал по скользкой платформе, горбясь под мокрым снегом, махнул на прощанье рукой. Федор остался один в купе первого класса, в мягком вагоне, где кроме него ехало несколько большевистских чиновников самого высокого ранга, в основном из Коминтерна и Комиссариата иностранных дел. Минимум два вагона в составе занимала вооруженная охрана. Еще был почтовый вагон, загруженный секретной дипломатической почтой, с отдельной охраной при нем, вагон ресторан, вагон лазарет, на случай, если кто нибудь из важных путешественников захворает.