Круглое зеркальце в золоченой оправе. Две серебряные чайные ложки.
— Пол, вы можете сесть, — продолжал Валя, — вы больше никогда не возьмете чужого. Никогда. Как только вы прикоснетесь к чужому, ваши руки покроются экземой, пальцы распухнут, слезут ногти. Вам будет очень больно, Пол. Брать чужое больно, опасно. Пол, вы слышите меня?
— Да, сэр.
— Покажите руки.
Оракул вытянул кисти перед собой. Под ярким светом лампы стало видно, что кожа покраснела, покрылась беловатой сыпью. Несколько мгновений было тихо. И вдруг Валя трижды хлопнул в ладоши. Луковицы уже не было в его руке. Михаил Владимирович вздрогнул, проснулись все, даже обезьянка. Оракул растерянно моргал и озирался. Пожилая пифия вскочила, взглянула на предметы, выложенные на столе, взяла гребенку и тихо произнесла:
— Вот она где, а я уж обыскалась!
— Ой, моя подвязка, — тонко вскрикнула юная белокурая пифия.
— Зеркальце, вот радость, это мне тетушка подарила, как я седьмой класс гимназии окончила, — прощебетала пифия черноволосая.
Оракул, морщась, разглядывал свои руки. Бокий успел бесшумно подойти к профессору и стоял совсем близко.
— Впечатляет? — спросил он шепотом, на ухо.
— Еще бы, — ответил Михаил Владимирович, — но почему Пол? И почему по английски?
— Отец его был англоман, звал сына не Аполлошей, а Полом, на английский манер. Позже именно так называли его другие люди. Между прочим, это как раз самое главное в эксперименте. О клептомании нам было давно известно. Мы хотели проверить кое что другое. Проверили. В итоге я проиграл Вале бутылку французского коньяку.
— Глеб, это нечестно, — подал голос головастик, — вы же знаете, я не употребляю спиртного.
Он сидел далеко, не мог слышать, о чем шептались Бокий и профессор, однако услышал либо прочитал по губам и вступил в диалог.
— Ничего, Валя, — улыбнулся в ответ Бокий, — хороший коньяк никогда не помешает. Пригодится в качестве взятки какому нибудь комбюрократу.
— Да, а потом ваши орлы выклюют мне печень за пособничество буржуазной коррупции.
Профессор рассеянно слушал, гладил Марго, которая перебралась с плеча на руки, и волновался все больше оттого, что Тани и Федора до сих пор не было.
— Михаил Владимирович, они сами разберутся, — обратился к нему Валя.
Профессор вспыхнул, хотел сказать: Таня замужем, она потом себе не простит, и вообще откуда вы знаете, о чем я сейчас думаю?
Но ничего этого он не сказал, отвел взгляд от зеленых глаз головастика, достал папиросу. Валя встал, подошел к нему, чиркнул спичкой и дал прикурить.
— Вы напрасно так сильно переживаете, — он взглянул снизу вверх и улыбнулся широкой открытой улыбкой. — Они взрослые люди, это их дело. Лучше посмотрите, ложки, кажется, из вашего буфета.