Действительно, в стороне, там, где расположена железнодорожная станция, глухо гудели моторы самолетов и дрожала от взрывов земля. Из окна, выходившего во двор тюрьмы, – как правильно угадал начальник СС и полиции, – не видно пожара, но небо в стороне станции приобрело розовый зловещий оттенок, набухавший багровым,
– Да, я слышу, господин гауптштурмфюрер, – с тоской поглядев на оставленную им теплую кровать, заверил начальник тюрьмы. Что надо от него, какое он может иметь отношение к налету вражеских самолетов на железнодорожную станцию?
– Там стоял урляуберцуг – поезд отпускников с фронта, – неожиданно сбавив тон, устало сказал Лиден. – Вы не представляете, просто горы трупов. Пути разбиты, горят цистерны. Пустили маневровый паровоз, пытаются растащить вагоны, но не хватает рук. Поднимайте охрану. Я сейчас пришлю взвод комендатуры и грузовики. Отправите заключенных для работ на станции – к утру движение должно быть обязательно восстановлено. Пойдут эшелоны к фронту.
– Но, господин гауптштурмфюрер, – попытался возразить начальник тюрьмы, однако его грубо прервали.
– Плохо слышите? Всех заключенных на станцию! Усилить охрану, чтобы не разбежались. Всех, даже смертников! Движение должно быть восстановлено! Живей, черт вас возьми, пошевеливайтесь, грузовики уже выходят.
И частые гудки отбоя.
Некоторое время начальник тюрьмы стоял около стола, ошарашенно глядя на телефонную трубку в своей пухлой руке – вот уж чего он никак не мог ожидать, укладываясь вечером спать и укрываясь периной. Проклятые русские самолеты, проклятый начальник СС и полиции, проклятые партизаны, проклятые заключенные, и вообще – проклятая Богом страна, где нормальному человеку нет покоя ни днем ни ночью!
Опомнившись – время-то идет, грузовики уже вышли, а еще столько дел, – он быстро позвонил дежурному,отдал необходимые распоряжения и нe отказал себе в маленьком удовольствии накричать на него, как совсем недавно орал на него самого начальник СС Лиден.
Бросив трубку на рычаги аппарата, он почти бегом вернулся к кровати и торопливо начал одеваться, путаясь в штанинах галифе, не попадая в рукава мундира и с трудом натянув сапоги, показавшиеся жутко холодными и тесными. Потом на его объемистом животе никак не затягивался ремень с большой кобурой. Пальцы не слушались, не могли нащупать дырки на ремне, кобура сползала и мешала застегнуться, а губы начальника тюрьмы помимо его воли шептали:
– Это же Восточный фронт, если сбегут... Восточный фронт!
Наконец, справившись с ремнем, он выскочил в коридор, по которому, топоча сапогами, бегали солдаты охраны. В ворота, нащупывая дорогу синими лучами маскировочных фар, уже въезжали грузовики. На галереях хлопали двери камер, раздавались резкие команды надзирателей. Темная масса людей, выгнанных во двор, мрачно и недобро шевелилась и, как показалось начальнику тюрьмы, хранила угрожающее молчание, готовая в любой момент взбунтоваться, пойти с голыми руками на охрану, передушить солдат и ценой жизни добыть себе свободу.