Сколько он проспал – час, сутки, двое? Выкидывает с ним шутку за шуткой пребывание в лагере и камере смертников, но от этих шуток хочется выть и плакать, колотя себя по обстриженной голове слабыми тощими кулаками. Как быть теперь – ждать, пока вернутся силы, и идти в город, на Мостовую, три, или искать другой выход из создавшегося положения?
Хорошо, предположим, он встанет и через неделю будет в состоянии добраться до города. В ночь побега его вела счастливая звезда, подстегивала жажда жизни и свободы, заставляя собрать последние силы в отчаянном рывке на волю. Сейчас, чудом попав в тепло и относительную безопасность, глупо рассчитывать с легкостью повторить проделанный путь.
Документов у него нет, и можно стать легкой добычей первого же встречного полицая или немца, поскольку оружия тоже нет, а надо идти по дороге, ведущей в город, на которой наверняка расположены контрольные пункты. Лесом ему не выбраться, да и пока он будет здесь лежать, стараниями доброй крестьянки набираясь сил, вскроется ото льда река. Лодки нет, бродом не перейти, так как еще холодно, а связать плот для переправы опять же не хватит сил. И вообще, стоит ли соваться в лес? Встреча в нем с немцами или полицаями означает неминуемую смерть – кто в это лихое время станет слушать и разбираться, как ты оказался в лесу или почему вышел из него прямо на посты?
Начать расспрашивать означает вызвать к себе подозрение, а люди в лихое времечко и так насторожены выше всякой меры. Да и не знаешь, на кого нарвешься на улице, а вид у Семена, прямо скажем, не самый лучший – ссадины и кровоподтеки заживут не скоро, а с разбитым лицом и думать нечего свободно разгуливать по городу и дорогам.
Стукнула крышка откинутого люка подпола, и по глазам резанул свет каганца, показавшийся нестерпимо ярким. Вниз спустилась хозяйка, прижимая одной рукой к груди глиняную миску с куском хлеба и вареными картофелинами, а другой держа коптилку.
Ну, предположим, он пойдет по дороге, сумеет выкрутиться при проверке документов и доберется до города. Где там Мостовая улица?
– Отудобел? – присаживаясь на край грубо сколоченного топчана, служившего Семену ложем, спросила она. – Морока на тебя нападает, оголодал. Я уже боялся, не повредился ли головой? Кричал ты страшно, как обеспамятел, пришлось сюда отнести. На-ка вот, ешь.
Она сунула ему в руки кусок хлеба и очищенную картофелину. Слобода взял и, кляня себя, жадно впился зубами в дразняще пахнущий хщеб.
«От себя отрывают, – подумал он, – чем отплачу за добро, чем? Сейчас хлеб наравне с жизнью...»