Мимо них прохромал к нарам Сушков. Сел, ссутулив плечи и уронив руки между колен. Ефим повернулся к нему, протянул окурок:
– Возьмите, помогает немного.
– Спасибо, – тот взял, поднял на него глаза. – А как же вы?
– Ничего, – отмахнулся Ефим, – вам нужнее сейчас. Как же вы так, Дмитрий Степанович?
– Откуда вы меня знаете? – вскинул голову переводчик, подозрительно глядя на лохматого Ефима.
– А я жил тут, – объяснил он. – На лесоразработках встречались. Не помните?
– Н-нет, не припоминаю. Благодарю за табак.
И Сушков отвернулся, жадно досасывая окурок. Ефим поглядел на переводчика с сожалением, грустно вздохнул и лег, закинув руки за голову,
Семен впервые близко разглядел бывшего переводчика. Вроде бы странно, жить вместе на нескольких квадратных метрах и только впервые близко увидеть человека, постоянно находящегося о тобой в одной камере? Нет, ничего странного – после допросов, когда заново начинаешь учиться ходить, дышать, смотреть, не до разглядывания соседа по нарам.
Лицо у Сушкова разбито, губы опухли, пальцы, держащие окурок, грязные, дрожащие. Порванный на плече пиджак, рубашка с мягким отложным воротничком закапана кровью на груди – наверное, раньше он носил галстук, а теперь вместо него темные потеки на светлой, в тонкую полосочку, ткани. Рассеченная бровь словно приподнята в удивлении, морщинистая шея, костлявые плечи, торчащие из уха седые волоски.
«Скольких уже нет из тех, кто меня встретил здесь? – подумал пограничник. – Увели кутавшегося в тряпье, погруженного в себя Лешека, исчезли вечно шептавшиеся друг с другом молодые парни, всегда забивавшиеся в темный уголок нар... Люди появляются, проводят здесь последние дни своей жизни, если, конечно, можно считать пребывание в камере смертников тюрьмы СД жизнью, и исчезают, отправившись в Калинки или выйдя во двор с забитым кляпом из гипса ртом. Когда придет мой черед отправиться в тягостную последнюю дорогу, кто меня проводит в нее? Наверное, только здесь начинаешь по-настоящему понимать, как хрупко бытие, как тонок волосок, связующий разум и безумие, поскольку сойти с ума от пыток и ожидания конца ничего не стоит. А может, в этом и есть выход – потерять ощущение реальности, перестать воспринимать окружающее, уйти в себя, в свой внутренний мир?..»
Сидевший рядом на нарах переводчик докурил, плюнул на палец и аккуратно затушил окурок – маленький, чуть больше ногтя на мизинце, но из него потом можно будет еще вытрясти оставшиеся крошки табака, – и спрятал его в карман пиджака. Семену стало жаль этого пожилого, сильно избитого человека, и он предложил: