Веревка колола пальцы. Ее перед выходом забыли проверить. Да еще и скользкая. Узлы они, конечно, тоже не навязали. Плохо все начинается. Ноги вдруг нащупали опору. Обвязавшись веревкой на всякий случай, Алексей чиркнул спичкой. Слабое пламя сначала ослепило его. Со второй спички, когда глаза уже привыкли, он увидел, что стоит почти в центре деревянной крестовины. Сюда, по замыслу строителей, должны были привесить люстру. Но на нее денег не хватило. Зато сейчас эта прочная опора очень здорово могла помочь. Только вот веревка… Мешается, а отпускать нельзя. Вдруг и эти балки только на вид крепкие.
Значит, слева должны быть портреты. Стоп, а слева от чего? Он забыл это уточнить у Паисия. Если лицом к алтарю, то, значит, надо разворачиваться. Если ко входу – наоборот. Алексей решил идти вперед. Не вылезать же назад.
Дошел до стены. Дальше узкий карниз, но если ползти вплотную к холодной, шершавой стенке, вполне можно пройти. Наверное, со стороны он напоминает полудохлую муху, с трудом передвигающуюся по оконному стеклу. Так, метра три прошел. Здесь должен быть карниз. Все верно. Он осторожно опустился на корточки на небольшой каменной площадке, зажег коптилку. Темнота чуть расступилась. Так, если ему повезло и он угадал направление, то здесь, под сводом, и должна быть та самая роспись, которая ему нужна.
Алексей осторожно повернулся, поднеся коптилку ближе к углублению. На грязном, от тусклого света, голубом фоне расписанной штукатурки виднелись фигуры святых. Угадал, они.
Паны стояли рядом, подняв правые руки, словно благословляя или грозя! Тот парень, что делал эту роспись, был старательным ремесленником. Он попытался оставить благочестие святости, которое было, очевидно, на старом, закрашенном изображении. И все же в лицах новоявленных святых Барковских было много далеко не праведного.
Та фигура, что побольше – это, разумеется, отец. Лицо чуть продолговатое, с большими темными глазами, волевым подбородком, резкой складкой у рта. Чувственные губы казались капризно надутыми и, наверное, могли бы говорить о мягкости и изнеженности, если бы не их изгиб, который придавал лицу выражение еще большей властности и честолюбия. Если такой святой и был когда-то, то всем проповедям и призывам к заблудшим он, наверное, предпочитал меч и пытки.
Две другие фигуры – мальчики лет двенадцати-четырнадцати и лет двух. Лица чем-то похожи на святого наставника. Однако черты мягче, глаза наивны, теплы. Можно было бы совсем умилиться этим нежным созданиям, только и здесь за святостью и младенческой наивностью угадывался не менее жесткий характер, чем у отца.