Семье Прево картина пришлась по вкусу. Отец Кларины даже сказал, что, если ее послать на выставку, она будет иметь шансы на успех и что достоинство картины именно в ее символике. Конечно, господин Прево преувеличивал, хотя с ним соглашались некоторые друзья дома.
…Ну, вот и сказка вся, Смокинэ. Сказка про Кларину – один миг, один эпизод, который судьбе не было угодно заменить ничем другим. Н-да!.. Потом я был ранен, и все пошло кувырком. Горе тому, кто ранен в ногу – конь ты или солдат. На хромых посмотришь – и жалко и смешно.
Рана у меня еще не вполне зажила, когда пришла весть о революции в России. Я поспешил уехать из Франции – с грустью, но без колебания…»
Светало. Полковник Покровский поднялся со стула, несколько раз прошелся по комнате, остановился у окна.
В доме стояла глубокая тишина. Я проникся в конце концов этой историей. Что-то сжалось во мне, как пружина. Мне казалось, что в целом мире не спим только мы двое и еще – где-то далеко, на другом краю континента – Кларина. Кто знает, может, она тоже в эту минуту ходит взад-вперед по комнате и рассказывает кому-то, может, тоже совсем незнакомому, про тот день, когда дверь отворилась и вошел человек к ней в дом.
– Почему я тебе все это рассказываю? – спросил полковник. – Наверное, потому, что еще никто не слышал от меня этой истории.
Полковник сел к пианино и ударил обеими руками по клавишам: аккорд, другой, третий. Я узнал «Патетическую сонату». До сих пор он не играл ее ни разу.
– Знаешь, что это? – спросил он меня. – Это то, что играла мне Кларина на прощанье.
Яркая вспышка света осветила комнату, оглушительно грохнуло. Меня качнуло, как от удара. Я увидел, что полковник держится за руку, нагнувшись над пианино. Во дворе разорвался снаряд, стекла вылетели, и комнату наполнил сладковатый тошнотворный дым.
Полковника, к счастью, не ранило, просто ушибло взрывной волной. Он убрал руки с клавиш и безучастно застыл, откинувшись на спинку стула, потом поднялся и со словами: «Тоже мне, нашли время музицировать!» – подошел к полевому телефону в углу, снял трубку и попросил связать его с командиром корпуса.
Бомбардировка длилась каких-нибудь пятнадцать минут. А через два часа мы получили приказ о переводе на другой участок фронта.