С тех пор как Гревиль был в Гарстпойнте, он так часто слышал это слово «почему», что оно произвело на него такое же впечатление, как писк комара над ухом как раз в тот момент, когда хочется уснуть и не можешь поймать это надоедливое насекомое.
Он постарался отделаться двумя спасительными словами:
– Кто знает…
Из дома раздался звон гонга. Дора захлопала в ладоши и начала танцевать.
– Пан, миленький, давайте побежим наперегонки к террасе.
– Я не могу, у меня кость в ноге.
– У меня тоже, как и у всех людей. Она посмотрела на него с презрением.
– Ну, не будьте дурачком!
Он засмеялся и побежал. Когда они добежали до террасы, он спросил ее:
– Кто позволил вам употреблять такие слова?
– Да все так говорят: и Эмилия, и Джи, и Рекс, да и сами вы – я часто слышала.
Она вприпрыжку вбежала в столовую, где для завтрака был накрыт круглый стол, и вдруг радостно воскликнула:
– Утка, утка, как чудно! Уикгем, положите мне, пожалуйста, побольше фаршу, – обратилась она к дворецкому.
Детям за завтраком в особых маленьких стаканчиках давали херес. Джи в детстве пила херес, и до сих пор у нее сохранился утонченный вкус, а желудок, как у страуса, мог переваривать что угодно; следовательно, детям полезно было пить херес.
Рекс сидел на конце стола, против Джи. Он был немного бледен, но спокоен и чрезвычайно вежлив с Гревилем. Во многих отношениях он был еще совсем дитя, но иногда, как и в данном случае, вел себя почти как взрослый. Сидя за столом, он спокойно смотрел на гостя своими темными глазами, хотя в душе он ненавидел его. После случая, который произошел в этот день, он не выносил Пана и презирал его, и не потому, что было задето его самолюбие, а потому, что до этого времени он верил, что взрослые, а тем более родственники, должны относиться к нему сердечно, Пан же своей насмешкой разрушил в нем эту веру.
«Правда, я испугался, но ведь я поборол свой страх, – думал он, – зачем же было надо мной насмехаться?»
С этого дня он избегал Пана, старался не оставаться с ним наедине и без нужды не вступал с ним в разговор.
Джи с Дорой, кончив завтрак, вышли, а Рекс продолжал сидеть с большим достоинством, вежливо дожидаясь, пока родственник его допьет свой кофе с коньяком и ему также можно будет идти.
– Что же ты будешь делать после завтрака? – небрежно спросил Гревиль.
– Не знаю, – ответил Рекс.
Как все дети, он не любил вопросов.
– Будешь читать или поедешь кататься?
– Я еще не придумал.
– Разве никто тебе не говорит, что ты должен делать?
– Нет.
Гревиля злило спокойствие Рекса, которое он принимал за высокомерие; он чувствовал, что в общении с Рексом он потерял почву под ногами, и сердился на него за то, в чем сам был виноват.