Передавая диалог в лицах, Миша говорил за няню жалобным тонким голоском, а за себя - басом, медленно и рассудительно.
- Пап, она правда поднялась сегодня, - подтвердил Андрюша, - ей лучше. Миша, пойдем, я тебя уложу, дед усталый, голодный, ты даже разуться ему не даешь.
- Все равно спать не буду, пока мама не вернется, - пробормотал Миша сквозь долгий зевок.
- Куда она ушла? - спросил Михаил Владимирович.
- На день рожденья к какой то барышне сокурснице, - Андрюша взял наконец сонного Мишу на руки. - Папа, я его уложу, ты иди поешь, там в кастрюльке перловый суп, разогрей.
- Да, хорошо. Что за барышня?
- Не знаю. Таня вернется, расскажет.
Первым делом Михаил Владимирович зашел к няне. Она дремала, но сразу открыла глаза.
- Ранехонько ты сегодня. Полуночи нет еще, а ты уж дома. Ну, зажги лампу, погляжу на тебя. Сядь ближе. Исхудал, нос да глаза остались, - няня провела ладонью по его щеке. - Фу, колючий! Бороду растишь, что ли?
- Нет, просто бреюсь редко. Лезвие затупилось, нового не достать. Пробовал скальпелем, порезался.
- А, тогда уж ходи бородатый. Да оставь ты мой пульс, пусти руку. Лучше мне, и так разве не видишь?
- Вижу. Миша сказал, ты вставала сегодня, даже ходила немного.
- Куда мне ходить? Ноги не держат, да валяться уж надоело. Коли не прибирает меня Господь, так придется встать. А ты чего сидишь? Иди, горячего покушай, весь день, небось, на сухом пайке. Свет потуши, я спать буду.
Михаил Владимирович поцеловал ее, вышел, прикрыл дверь и в коридоре встретил Валю. Лохматая рыжая шевелюра в тусклом свете лампы пылала, как огненный нимб. Старая профессорская пижама была велика ему, штаны он подвернул, шел, покачиваясь, едва переставляя тощие босые ноги. На руках он держал хмурую, всклокоченную Марго.
- Доброе утро, - просипел он и откашлялся, - эта красотка чуть не задушила меня в своих объятьях. У нее, кажется, какие то проблемы с желудком. Мне пришлось пережить настоящую газовую атаку.
Марго вцепилась в пижамную куртку и на профессора не смотрела.
- Ну, кто обожрался сухарями? Стыдно тебе? Я вижу, стыдно, пузо болит. Иди сюда, горе мое.
Издав негромкий жалобный крик, обезьянка перепрыгнула к Михаилу Владимировичу на плечо, потерлась щекой о его шею, что то пропищала на ухо и шлепнула ладонью себя по животу.
- Который теперь час? - спросил Валя.
- Одиннадцатый.
- Вечера? - Валя потер кулаками глаза. - Сколько же я спал?
- Сколько нужно вам было, столько и спали. Чуть меньше суток. Как чувствуете себя?
- Не знаю. Михаил Владимирович, мне неловко, я тут у вас расположился, как у себя дома. Сейчас вот умоюсь, с вашего позволения, чаю выпью и отправлюсь восвояси.