- Он, бедняга, отвык от положительных эмоций, - со вздохом заметил Агапкин, - нефть скоро начнет дешеветь, грядет экономический кризис. Мы не учли этого.
- Ты откуда знаешь? - глухо спросил Кольт.
- Я, пока в коме лежал, мне много чего интересного пригрезилось. Ладно, Дима, пойдем в кабинет. Он увидит меня в кресле, в привычном положении, ему сразу полегчает.
Савельев бережно развернул старика, и они удалились.
- Петр Борисович, простите меня, я виновата, - сказала Соня, - на самом деле ноги у него ожили дней десять назад, но нам трудно было поверить, что он встанет, к тому же, знаете, боялись сглазить, поэтому никому не говорили, ни вам, ни Ивану Анатольевичу.
- Да, да, все. Я в порядке, - просипел Кольт и глухо откашлялся. - Он прав, я отвык от положительных эмоций.
- Он только вчера сделал первые шаги, действительно как младенец. Я, когда увидела, заплакала. Они оба, он и Дима, смеялись надо мной, а я рыдала и ничего не могла с собой поделать.
- Врачу звонили? - спросил Кольт и поднялся наконец со скамеечки.
- Нет пока.
- Почему? Я же оставил вам телефон отличного специалиста.
- Врачи - старые упрямые собаки, не хотят учиться ничему новому и стыдятся признать свое невежество, - послышался громкий сердитый голос из кабинета.
Кольт и Соня вошли. Агапкин сидел в обычном кресле. Инвалидное в сложенном виде стояло в углу.
- С каких это пор ты стал так плохо относиться к врачам? - спросил Кольт.
- Это не я, это Парацельс сказал. Впрочем, я полностью с ним солидарен. Ну, теперь признайся, ты ведь только сейчас поверил в реальность препарата.
- Нет. Я верю давно, просто сейчас увидел своими глазами. Расскажи, что ты чувствуешь?
- Расскажу. Но давай ка мы отпустим Диму и Соню погулять, пусть подышат, а то сидят тут со мной взаперти сутками. Если мне понадобится в сортир, надеюсь, ты справишься.
- Да, конечно.
- Это довольно сложная процедура, - предупредила Соня.
- Петр Борисович, вы точно справитесь? - спросил Савельев.
- Идите, идите, - сердито крикнул им Агапкин и махнул рукой.
Они ушли. Кольт пододвинул стул ближе к креслу, вопросительно взглянул на старика, но тот покачал головой, приложил палец к губам и закрыл глаза. Только когда затих последний звук в прихожей и мягко хлопнула входная дверь, он произнес:
- Тоска, растерянность, усталость.
- Что? - встрепенулся Кольт.
- Не хотел говорить при них, они так радуются за меня, особенно Соня. Но ты, Петр, должен знать. Это скорее наказание, чем благо.
Петр Борисович вглядывался в лицо старика, пытаясь разглядеть какие то изменения. Но при всем желании нельзя было сказать, что лицо это стало моложе. Те же глубокие морщины, пергаментная желтоватая кожа. На голову старик опять натянул бархатную шапочку калетку. Кольт попросил снять.