Программа по математике, физике, химии и иностранным языкам была у нас в школе довольно слабой, но все же одну вещь, еще в средних классах, я усвоил твердо: за обвинением в том, что я считаю себя лучше других, всегда следует мордобой — просто таким образом быдло себя заводит, пытаясь убедить себя, или присутствующих, или Господа Бога в том, что избиение младенца, которое оно так жаждет учинить, с моральной точки зрения полностью оправданно.
Надо было срочно охладить его пыл, но мне было очень сложно здраво оценить ситуацию и продумать стратегию дальнейших действий, потому что душа у меня давно уже ушла в пятки от страха. Ощущение было такое, будто у меня внутри маленький суетливый хомячок вертит маленькое колесо, которое стрекочет и дребезжит, и этот хомячок никак не давал мне собраться с мыслями. И в итоге я произнес именно то, чего ни в коем случае не следовало говорить. Я сказал:
— Нас.
Конфедерат удивленно вытянул шею и уставился на меня:
— Чего?
Это было какое-то непостижимое наитие. Я словно смотрел на себя со стороны, слышал, что говорю ужасные вещи, но остановиться не мог.
— Вы, вероятно, хотели сказать: «Ты считаешь, что ты лучше нас». «Нас» — это дополнение: ты видишь нас. Кого ты видишь? Нас. А «нашего» — это определение, местоименное прилагательное. У нас нет нашего мяча, мы его потеряли. У кого нет мяча? У нас. Это местоименное существительное, дополнение. Какого мяча у нас нет? Нашего. Это местоименное прилагательное, определение.
И мое лицо расплылось в глупой улыбке.
Конфедерат уставился на меня с таким выражением, будто ему показали заспиртованного уродца. Девица за стойкой сделала шаг назад, глаза у нее стали как блюдца, и она приподняла руки, будто прикрываясь от взрывной волны. Но ожидаемый взрыв так и не прогремел. За окнами магазина медленно и вальяжно проплыл «крайслер кордоба» — автомобиль Бобби. Это было настоящее чудо. Еще никто никогда за всю историю человечества не появлялся так вовремя. За свои восемнадцать лет я не видал ничего подобного.
— Это за мной, — бросил я непринужденно, как будто мы тут просто мило болтали, обсуждая последние новости спорта.
Конфедерат не произнес ни слова. Я обернулся к кассирше, но та не решалась поднять на меня глаза. Что ж, делать нечего, газировку придется оставить. Со вздохом сожаления я поставил бутылку на пирамиду, сложенную из ящиков пива «Куэрс», и направился к выходу.
— Раз уходишь — значит, ты вор.
Это был голос кассирши. Он стал тоненьким и визгливым; ее безвольно опустившиеся руки сотрясала мелкая дрожь. Я остановился: