– Знаешь, рыжая, а я ведь рассказал о ней Длинной Шее, – неожиданно сказал Эврар.
Эмма лишь пожала плечами.
– Могу поклясться, что он никак не отреагировал на это.
Эврар понуро кивнул.
– Так оно и есть. Увы, Длинная Шея никогда не умел ценить того, что имел. – И опять в его голосе проскользнуло явное осуждение, даже враждебность.
Она вдруг отложила челнок.
– Вот что, Меченый. Думаю, тебе давно надо обо всем мне рассказать.
Он сразу понял, что она имеет в виду. Помрачнел, даже словно взъерошился.
– Во имя всех богов – с какой это стати я должен тебе исповедоваться?
– Не исповедоваться, Эврар. Просто поговорить по душам. Ты ведь что-то таишь в себе, как болезнь. Открой же мне свою боль, и тебе станет легче. Я ведь твой друг, Эврар. И что ни говори, у тебя нет никого ближе, чем мы с Герлок.
Эврар поглядел на нее как-то странно. Отошел к огню, подтолкнув концом сапога грозившее выпасть полено. Потом гневно выругался:
– Да уж – разрази меня гром! У меня и в самом деле больше никого нет.
Он повернулся, и Эмма увидела, как нервно подергивается его лицо. И он поведал ей. Сначала о венграх, об этой дикой орде, прибывшей с Востока, которая сеяла смерть и разорение не хуже северных норманнов.
– Ренье стало известно, что они вторглись в Лотарингию и готовятся захватить монастырь святого Гала. А в нем хранятся мощи великого святого, да и немало ценных сокровищ, приумножавших славу сей обители. Так что монастырь следовало уберечь, и Ренье послал меня, как своего лучшего полководца, охранять его. Но то ли я уже стал стар, то ли венгры были мне не под силу, но монастырь мне не удалось оградить. Как все произошло, не знаю. Я был ранен почти в начале штурма, потерял сознание, а когда очнулся, то мои люди уже несли меня прочь на носилках, а вдали дымились кровли святого Гала. Несколько месяцев потом я приходил в себя в какой-то убогой обители. Там же я узнал, что монастырь был отбит обратно, и не кем иным, как тем самым Генрихом Птицеловом, которого Ренье считает сейчас своим основным соперником. А с землями святого Гала он утерял и добрый кусок владений, ставших отныне собственностью германца.
Я еще тогда подумал, что победа Генриха нанесет немалый урон славе самого Ренье, и понимал, что хозяин будет зол на меня. Но я хотел верить, что мои былые заслуги смягчат гнев моего герцога, и готов был сделать все, чтобы исправить свою ошибку, даже обдумал, как можно отбить назад святого Гала. И едва я окреп, как сел на коня и поехал к Ренье.
И как же он принял меня? Он унижал и оскорблял меня. Для него я был Иудой, трусом, старым никчемным псом. Он обрушил на меня целый поток ругательств при хохочущей толпе придворных, а затем выгнал прочь. И мало этого. Я был лишен всех должностей, всех своих владений и земель. Стал изгоем и не знал, куда ехать. Ведь я посвятил Ренье всю свою жизнь и не ведал, что мне теперь делать. Меня выгнали, как гонят со двора отслужившего свое пса. И вот на старости я…