Генрих протянул ей трубку.
Сзади к ногам подвинулся стул, толкнул ее под колени, механически повинуясь, она опустилась на сиденье.
— Прости, Вадим, — сказала она. — А я… я давно-давно-давно тебя простила. Простила, когда перестала ждать.
— Ай, брось, — послышался голос Вадима в трубке.
Слова не имели значения. «Ну как ты там вообще?..» — мог бы он еще сказать — глупость на глупости, она приняла бы и это — слова не имели значения.
Он молчал, может быть, пытаясь как раз понять, что же он такое сморозил, и больше ничего не успел.
Внезапный, с надсадным как будто хрипом грохот застал всех врасплох.
Было отчего потеряться. В запертую дверь — только теперь Аня вспомнила, что дверь заперта, — кто-то страшно, не подавая голоса, ничего не спрашивая и не требуя, ударял ногой.
— Что такое? — произнес Генрих. Он застыл возле бутафорской композиции на стене, сжимая в руках кривое копье с алюминиевым наконечником.
— Извини, Вадим, — пробормотала Аня, — тут кто-то к нам ломится.
Бесполезное копье Генрих приставил к стене и со строгим бледным лицом отомкнул замок.
Дверь распахнулась — Виктор Куцерь толкнулся через порог, как в пустоту, в выпуклых глазах его чудилось что-то невидящее.
— Охренел? — бесцветно спросил Генрих, не подобрав еще даже и голоса — не решившись ни на какую интонацию.
Вопрос однако вернул Виктора на землю, во взгляде, который он бросил на телефон, на трубку в руках у Ани, мелькнуло уже нечто осмысленное. И он, привычно соскальзывая в ерничество, раскрыл объятья:
— Звиняйте, дядьку, мы думалы, шо вы птыца!
— Пьян, как… как последний кретин! — определил Генрих.
Облегчение его выдавал сорвавшийся фальцетом голос. Этот факт — пьян — извинял в значительной мере и постыдное безумие Виктора, и постыдное замешательство Генриха. Все становилось на свои места.
— Вадим, я перезвоню, обязательно, — сказала Аня в телефон, — тут у нас небольшое недоразумение. Позвоню. — Она повесила трубку.
— Я не пьян, — возразил Виктор.
В глянцевитых черных штанах из тонкого хрома, в красной, горячего цвета куртке, он и вправду выглядел молодцом.
Генрих сложил руки на груди: ну, что надо?
Виктор, оказывается, увидел Аню с улицы — она стояла у освещенного окна, — вернулся в театр и обнаружил, что дверь мастерской заперта. Пораскинув умишком, он отправился восвояси, но, выйдя опять на улицу, обнаружил, что окна горят, как при пожаре. Ни фига себе! — обеспокоился Виктор. — Я не въехал: что реально пожар? В натуре? А если краски загорятся?!
Все это он рассказывал с блуждающей ухмылкой, развалившись на стуле в позе крайнего изнеможения.